Алиса, влюбись в папу! (СИ) - Плюшина Нюша

— М-м?

— А ты точно с папой познакомиться не хочешь?

— Точно, — киваю.

— Почему? — парень вновь поправляет свисающую чёлку. — Ты… Ты боишься? Что бросит?

Молчу. Вот уж я, в отличие от Кирилла, никак не планировала изливать сегодня душу.

— Тебя уже бросали? — неожиданно спрашивает парень прямо в лоб.

Метаю в него быстрый взгляд, от которого Кир тушуется.

— Ой, блин, прости… — качает головой. — Ты не рассказывай, если…

— Да нечего рассказывать, — пожимаю плечами. — Я любила его, а он… — горько усмехаюсь, — а он любил всех моих подруг, — из меня вырывается нервный смешок. — С тех пор, как в том фильме, я ликвидировала всех подруг.

— Боишься, что вновь предадут?

Поворачиваю голову и смотрю в окно.

— Понимаешь, Кир, — пытаюсь объяснить, — вся наша жизнь — это как хождение по бревну на уроке физкультуры. Ты балансируешь, держишь равновесие и пытаешься идти вперёд, — перевожу взгляд на парня. — Вот смотри: если у тебя с Катей что-то получится, то дальше вы пойдёте, взявшись за руки. Так легче, проще и лучше. Так должно быть. Если нет — то ты просто отпустишь её руку и пойдёшь дальше, периодически оглядываясь, с теплотой вспоминая о прожитых моментах.

— А… ты? — осторожно спрашивает парень. — Ты не хочешь взять кого-то за руку.

— Уже брала, — облизываю губы и опускаю глаза вниз. — А потом меня с этого бревна сбросили, — хмыкаю. — Потом встаёшь, весь переломанный и в крови, забираешься обратно на бревно и смотришь, чтобы никто близко к нему не подходил.

Кир молчит какое-то время, а потом уточняет:

— Но можно же попробовать ещё раз? Взять чью-то руку?

— Можно, — киваю. — Но если меня сбросят ещё раз, боюсь, больше я могу уже и не подняться…

Через какое-то время после беседы Кир засыпает. Я не зову медсестру и сама убираю капельницу. Сажусь обратно на стул и проваливаюсь в сон. Просыпаюсь от того, что кто-то дотрагивается до моего плеча. Разлепляю веки. Передо мной высокий брюнет с небольшой щетиной и “ямочкой” на подбородке. У него точно такой же “лукавый” разрез глаз, как у Кирилла.

По-видимому, это и есть Пушкин.

Он молчит и как-то странно смотрит на меня.

Прокашливаюсь.

— Я не могла оставить больного ребёнка одного, — говорю, словно оправдываюсь. Встаю со стула и бросаю взгляд на спящего Кирилла. Поворачиваюсь и, выходя из палаты, бросаю через плечо, — а Вы можете делать всё, что хотите.

Глава 7

— Алиса Сергеевна! Алиса! — Пушкин прикрывает дверь палаты, чтобы не разбудить Кирилла, и бежит за мной.

Мне не хочется ничего. Не разговаривать с ним, не видеть его, никаких разборок — ничего.

Просто, чтобы меня оставили в покое.

— Алиса, подождите! — Пушкин подбегает и, взяв меня за локоть, осторожно разворачивает.

Я внимательно смотрю на него. У него уставший вид — он явно сразу после самолёта. Тёмные круги под глазами, осунувшееся лицо. Пытаюсь угадать эмоцию, с которой он смотрит на меня. Гнев? Злость? Осуждение?

Как ни странно, нет. Я совершенно не чувствую от него какой-то угрозы или опасности. Он смотрит как будто бы с тоской или даже сожалением.

— Алиса Сергеевна… Алиса! — Пушкин решает не церемониться. — Я хотел извиниться перед Вами. За тот наш разговор. Простите, что… — поджимает губы и смотрит тяжело, исподлобья, — что подумал о Вас… всякие гадости.

— Прощаю, — сухо киваю. Хочу уйти, но Пушкин продолжает держать меня за локоть.

— Мне Кир сразу всё рассказал. Что, действительно, хотел познакомить… нас… — на последнем слове как-то странно усмехается и бросает на меня быстрый взгляд. — Я не поверил, наорал на Вас, — поднимает глаза и смотрит в упор. — Извините.

Киваю ещё раз. Мне не нравятся эти “расшаркивания”. Мне не нравится вся эта ситуация.

И Пушкин мне тоже, разумеется, не нравится.

— Я услышала Вас, Александр Сергеевич.

— Можно просто Саша, — добавляет мужчина с еле заметной улыбкой.

“Или Пушкин”, - думаю про себя, но вслух этого, конечно, не говорю.

— Мне пора. До свидания, — говорю я и разворачиваюсь, чтобы покинуть больницу.

— Алиса, давайте я Вас домой отвезу.

— Нет! — громко и, может быть, даже агрессивно отвечаю я.

— Вы на машине? — хмурясь, уточняет Пушкин.

— Я такси возьму.

— Не стоит, — мужчина излишне настойчив. — Пожалуйста, позвольте мне хотя бы так искупить свою вину. Я же должен как-то отчитаться перед сыном.

Отчитаться перед сыном…

Эта фраза звучит очень двусмысленно. Словно бы Пушкину совершенно не хочется меня отвозить, и он просто должен сделать это “для галочки”.

— Если нужно, я скажу Кириллу, что Вы меня отвезли, — отрезаю я.

- “ЗАПРЕЩЕНО ЦЕНЗУРОЙ”! — неожиданно Пушкин взрывается, а я испуганно смотрю на него. — Да, я несу сейчас всякую чушь, потому что я не спал целые сутки. Да, я поступил как “запрещено цензурой” и не знаю, как извиниться. Да, я Вам противен! — не спрашивает. Утверждает.

Молчание. Мы просто смотрим друг на друга несколько секунд.

— Да я сам себе противен, Алиса, — тихо добавляет мужчина, а у меня, почему-то, ёкает сердце.

— Хорошо, — говорю я, вопреки голосу разума. — Поехали.

В тишине идём вниз. В тишине садимся в машину. По дороге Пушкин спрашивает о Кирилле. Я рассказываю ему всё, что случилось с парнем, и передаю рекомендации врача.

— Пожалуйста, Александр Сергеевич, — поворачиваю голову и смотрю на мужчину. — Проследите, чтобы хотя бы в ближайшую неделю Кирилл ел только нормальную еду. И никакого фаст-фуда.

— Клянусь! — выражение звучит смешно, но Пушкин говорит это без тени улыбки, и я понимаю, что он — серьёзно.

Когда мы подъезжаем к дому, то уже начинает светать. Бросаю взгляд на часы. Шесть утра.

Супер. У меня сегодня полная запись, а я держусь из последних сил, чтобы не закрыть глаза.

— Алиса, — Пушкин поворачивается ко мне. — Могу я пригласить Вас куда-нибудь? — я удивлённо смотрю на него, а он добавляет, — не из-за Кира, нет. Не спрашивайте почему, — его внимательные карие глаза сканируют моё лицо. — Просто скажите: да или нет.

— Нет, — отвечаю я и тянусь к ручке двери.

— Настолько противен? — неожиданно спрашивает мужчина.

Я поворачиваюсь и смотрю на него. Несмотря на его усталость, я понимаю, что Кир был прав: его отец симпатичен.

Нет. Он красив. Очень красив. И глупо было бы это отрицать.

Поэтому придётся пустить в ход “тяжёлую артиллерию”.

— Что ж, — говорю я. — Видимо придётся открыть Вам мой главный секрет, Александр Сергеевич.

Мужчина удивлённо смотрит на меня, а я лезу в рюкзак, достаю оттуда справку и протягиваю Пушкину.

— Наследственная травма головы третьей степени, — читает он, и его глаза округляются. — Нас… Чего? — он ошарашено смотрит на меня.

Закусываю щёку изнутри, чтобы не захохотать в голос. Моя подруга и, по совместительству, заведующая отделением в психиатрической больнице, Сырова Алена Игоревна, когда-то, ради прикола, написала мне эту справку.

— Третьей степени обязательно напиши, — требовала я у Алёны.

— Круглова, ты нормальная? — Алёна безудержно хохотала. — Какой степени? Такого диагноза вообще не существует!

— Кто об этом знает, кроме нас с тобой? А справочка с печатями всегда может пригодиться.

Вот она и пригодилась. Пушкин круглыми глазами рассматривал бесконечное количество печатей “интересной” больницы.

— Да, Александр Сергеевич, — я прикрываю рот рукой, чтобы спрятать улыбку, но со стороны кажется, что я сдерживаю слёзы. — Мне очень жаль. Только никому не говорите, пожалуйста.

— Конечно, — кивает Пушкин. — А третья степень — это… — он спрашивает крайне осторожно, — это самая тяжёлая?

— Самая, — киваю. — При первой степени только галлюцинации бывают, при второй — можно нанести вред окружающим. А при третьей и то и другое, — голос срывается, поскольку я держусь из последних сил. — Я один раз пациента покусала.