Драмы больше нет (СИ) - Риз Екатерина

Хотя, как можно его не любить? Даже сейчас, когда отцу немного за пятьдесят, он выглядит мужчиной полным сил, сшибает любую женщину врожденным обаянием, очаровывает рокочущими нотками низкого голоса с хрипотцой, и зазывными, чуть саркастическими улыбками. Каким он был в молодости, я могу только представлять. Думаю, что устоять перед ним было невозможно, даже без флёра известности и успешности.

Мама тоже была красавицей, но красавицей из разряда девушек, что ходят по улицам пешком и спускаются в метро. Мама была студенткой из провинции, за спиной, кроме родителей-педагогов, никого и ничего, и, конечно, встреча с московским молодым гулякой произвела на неё серьёзное впечатление. Как она говорит, и я ей верю, что первые три месяца она даже не подозревала, что у отца уже есть семья. Моей сестре к тому моменту едва исполнился год. А Родион, человек творческий, увлекающийся и влюбчивый, с головой окунулся в новые, незнакомые для себя отношения. Он мчался к моей маме на крыльях любви, встречал её после института, водил по ресторанам и даже знакомил с друзьями. Стеснительностью мой папа никогда не отличался, шел по жизни уверено и смеясь. Отцу я вопросов, конечно, не задавала, не такие у нас с ним были отношения, но подозреваю, что у него никаких серьёзных планов, на молодую девочку с влюбленностью, не было. Он развлекался, а мама вдруг забеременела. Момент со штампом в паспорте моего отца вскрылся сам собой, но моя мама не из тех, кто впадает в отчаяние, поэтому Родион Кауто был определён ею в негодяи, а я всё равно родилась. Вот такая история.

Кстати, мои родители не общались и, вообще, не встречались, с тех пор, как мне исполнилось два года. Два года после моего рождения мама продолжала жить в Москве, в общежитии квартирного типа, доучивалась, но, надо признать тот факт, что отец дал мне свою фамилию и помогал материально. Наверное, потому, что факт моего рождения стал известен его родителям и жене. И если последняя оказалась не в восторге, то родители призвали сына взять на себя ответственность за содеянное. Ответственность заключалась в финансовой помощи, меня отец, за два года, по маминым словам, видел три с половиной раза без особого энтузиазма. Маленькие дети Родиона никогда не интересовали, даже сейчас, при слове «внуки», он непроизвольно морщится. Чем взрослее ребенок, тем, судя по всему, ему интереснее. Вот сейчас, взрослой Альбиной он неимоверно гордится, и наслаждается её обществом. Я не в счет, я необходимое приложение к семейным праздникам, чтобы журналисты лишние вопросы не задавали. Дочка младшая? Да, есть, вот она, лапочка, воспитываю, люблю, забочусь. А так, что интересного я ему могла рассказать, чем удивить? Отец не слишком стремился к моему обществу, а я старалась не обижаться. Сама стала тяготиться приглашениями в его дом, но не могла отказать бабушке, хотя, и понимала, что та тоже не слишком душой ко мне тянется. Ведь, по сути, мы все друг другу чужие люди. Начинать общение с родственниками, когда тебе восемнадцать, да ещё при определённых обстоятельствах, достаточно проблематично. И, возможно, уже никому не нужно.

– Поедешь? – спросила меня мама вечером, когда я передала ей разговор с бабушкой.

Я, не скрываясь, вздохнула.

– Поеду. Что делать?

Мама пожала плечами.

– Отказать.

Я мялась, водила пальцем по краю чашки. Затем призналась:

– Не могу.

Мама повернулась ко мне, подперла рукой крутой бок и многозначительно хмыкнула.

– Тогда поезжай. Мне даже интересно, насколько тебя ещё хватит.

Я помолчала, затем довольно решительно проговорила:

– Последний раз.

– Ты всегда так говоришь.

Я с видом мученицы возвела глаза к потолку. Призналась:

– Знаю.

– Но не отпускает, да?

– Мам, а как меня должно отпустить? – удивилась я. – Все вокруг знают, чья я дочь. Без конца вопросы задают, присматриваются ко мне… так, будто у меня две головы. Как же, я дочь Родиона Кауто! Будто он какой-то небожитель. – Я вздохнула. – Хотя, так почти и есть.

– Глупости, – фыркнула мама, поднимаясь из-за стола. – Он обычный человек. Причем, не слишком хороший человек. Думаю, ты и сама это уже успела выяснить.

– Я не хочу это обсуждать, – тут же отказалась я. Тоже поднялась, поблагодарила маму за ужин и засобиралась домой. Мои младшие сестра и брат в комнате занимались своими делами. Антон сидел за компьютером и играл в какую-то стрелялку, а Маша, которой недавно исполнилось четырнадцать, не отрывала глаз от экрана телефона. Я с младшими попрощалась, но они даже не оторвались от своих занимательных занятий, только рукой мне каждый махнул на прощание.

Помню, однажды, Маша, в каком-то порыве подростковой откровенности, призналась мне, что завидует моей судьбе.

– У тебя такой папа! – выдохнула она тогда мечтательно. А я в ответ сестре лишь неопределённо улыбнулась. Ответить мне ей было нечего. По крайней мере, не тогда, в сознании моей сестренки бушует юношеский максимализм. Возможно, позже, через несколько лет я расскажу ей, что на самом деле мне пришлось пережить, и что я чувствовала всю свою жизнь, оказавшись ненужной дочерью известного человека. Сейчас Маша не способна меня понять. Не способна понять, что я всегда завидовала ей и Антону, потому что они воспитываются в полной семье, потому что никто не тыкает в них пальцем и не шепчется за их спинами. Никто не обсуждает, похожи они или не похожи, талантливы ли настолько же, сколь и их выдающийся родитель. Или природа на них отдохнула, обделила и внешностью, и способностями.

– Позвони, – попросила меня мама, целуя на прощание в коридоре. – Обязательно мне звони.

– Позвоню, – пообещала я. Улыбнулась ей и вышла за дверь.

Было у меня какое-то неопределенное, тревожное предчувствие. Но кто бы знал, чем для меня обернется очередная поездка к родственникам в столицу. Кто бы знал…

ГЛАВА 2

В Москве у меня была собственная квартира. То есть, как собственная? С появлением этой квартиры, в качестве наследства деда, Николая Михайловича Кауто, и началось когда-то моё общение с отцом и его семьей. Квартира, сама по себе, была небольшая, двухкомнатная, когда-то полученная Николаем Михайловичем от государства в качестве признания его таланта и достижений, ещё в начале семидесятых годов. После в семье Кауто появилось немало недвижимости, из двухкомнатной квартиры, семейство при первой же возможности выехало, сначала в квартиру побольше, а затем в загородный дом, но квартирка осталась. То ли про неё позабыли, то ли оставили, как память, особо ценным имуществом её не считали. Наверное, поэтому дед и решил подарить её мне, зная, что благосостоянию семьи никакого урона этим подарком не нанесет. А вот для меня квартира в Москве, и ни где-нибудь, а в Гагаринском переулке, всё-таки не шутка, а Центральный Административный Округ Москвы, оказалась отличным подспорьем в жизни, буквально дала старт и финансовый задел на будущее. Конечно, в восемнадцать лет я не особо об этом задумывалась и варианты не просчитывала, только радовалась, что у меня есть собственное жилье, пусть и в старом фонде, зато в центре столицы. Больше трех лет я жила в Москве, в собственной квартире, училась и работала, а затем, буквально в один день, решила вернуться в родной город. Шальную мысль о том, чтобы квартиру продать, чтобы меня с жизнью в столице ничего больше не связывало, я довольно быстро откинула. Обратилась в престижное риэлтерское агентство, чтобы мне подобрали правильных и порядочных квартиросъемщиков, кстати, те самые первые мои арендаторы до сих пор в моей квартире и проживают. Люди аккуратные, вежливые, платят вовремя, хлопот я с ними за последние шесть лет не знала. Да и встречаемся мы редко, раз в год я приезжаю проверить состояние квартиры, как у нас прописано в договоре. Остальное общение сводится к телефонным звонкам. Стоимость аренды квартиры в этом районе довольно высока, и я несколько лет старательно эти деньги откладывала, чтобы открыть собственное дело в родном городе. В конце концов, всё удалось, и дедушке, с которым мне так и не пришлось познакомиться, я искренне благодарна.