Янина Логвин - Гордая птичка Воробышек
— Я…
— Черт! Чем думала Валентина, отправляя тебя учиться на такой сложный факультет?.. Сама из профессии ушла, а дочь на свой путь… Скажи мне, Воробышек, зачем?
— Конкурс был небольшим, умер папа, вы же понимаете… Да еще и я, все детство танцами занималась — тренировки, соревнования, какая уж тут учеба… А мама, она мне здорово помогала… дома.
— Дома! Но не здесь! — приподнимается с кресла мужчина, но тут же тяжело оседает обратно. — Я знаю, что к переводу тебя вынудили причины личного характера, и не намерен вытаскивать их на поверхность, мотивируя свое вмешательство в твою студенческую жизнь твоими прошлыми проблемами, но, Евгения, будем честны перед собой: никто не обещал, что будет легко! Возможно, спокойнее для тебя в эмоциональном плане, но не легче!
— Юрий Антонович…
— Помолчи! Ты перевелась к нам по бюджетной основе?
— Д-да…
— И вопрос с бюджетом решался непросто, как ты понимаешь. И вот тут самое время перейти ко второму наболевшему вопросу: «Что делать?» Так что же нам с тобой делать, а, Воробышек?
— Я постараюсь лучше учиться. Я уже стараюсь, правда…
— Если ты хочешь хорошо сдать сессию и остаться со стипендией… Хотя, о чем я говорю, — мужчина отворачивается к окну и постукивает ногтем мизинца о стол, — какая уж тут стипендия. Тут хоть бы хвосты подобрать… — вновь смотрит на меня долгим изучающим взглядом, после чего скрещивает перед собой полноватые кисти рук. — В общем, так, Евгения, — выдыхает недовольно, поджав подбородок, — не мешало бы тебе задуматься о занятиях с репетитором. Как можно больше часов. Это необходимое условие, если ты хочешь и дальше обучаться на моем факультете. Сама ты вряд ли осилишь спецкурс, а краснеть за тебя, попустительствовать и покрывать далее твое нерадивое отношение к учебе своим именем — я не намерен. Прости, девочка, никогда не любил нерадивых студентов.
— Но я… Юрий Антонович, я не могу позволить себе платного преподавателя! — я вскидываю глаза и смотрю в уставшее лицо декана. — Я попробую сама! Юрий Антонович, пожалуйста… Пожалуйста! — прошу, утыкая беспомощный взгляд в пол и поправляя съехавшие на нос очки. — Не звоните маме.
Только не вылет из университета! Я не буду есть, спать, дышать, говорить. Я сдам — пересдам все хвосты, клянусь! Я заставлю свой мозг работать на сто двадцать процентов и даже больше, выбросив из головы всю вертящуюся в ней творческим вихрем чушь! Я сделаю невозможное и проглочу целый мир! Я…
О Господи, что же мне делать?
Рука декана раздраженно ударяет о стол, и я вздрагиваю. Смотрю, как мужчина что-то отрывисто пишет в блокноте, отрывает лист и протягивает мне.
— Это то, что я могу сделать для вас, Евгения. Вот. Четвертый курс. Лучшие курсовые и контрольные работы за последние несколько лет. Возможно, вы виделись и знакомы с этим студентом — у третьего курса совместно с четвертым проходят лекции нововведенного в этом году спецкурса теоретической механики. Обратитесь. Если что, сошлитесь на меня. До свидания, Воробышек.
И звонок по внутренней связи:
— Алена Дмитриевна, пригласите ко мне ваших орлов — Тагарищева и Балагурова. Это по вопросу поездки в столицу с вышеозвученным вами докладом. Да, и передайте Семену Викторовичу, если он вдруг освободится раньше меня, что я буду на совещании ровно к трем. И, пожалуйста, уговорите Леночку прислать своих драгоценных аспирантов, ну должна же она войти в наше положение, в конце концов! Что она как неродная…
— Д-до свидания, Юрий Антонович. Спасибо.
Я выхожу из кабинета декана и на негнущихся ногах топаю по коридору. Спускаюсь по пролетам лестниц в холл, иду к раздевалке, и только когда натягиваю на плечи шарф, а на голову шапку с помпоном, подношу к глазам скомканный в ладони лист, разворачиваю его и читаю: «Люков Илья, группа ПД-2-1…»
* * *— Ой! Вы только посмотрите на нее! Какая важная цабэ! Не переломишься! Подумаешь, всего-навсего подойти к какому-то Люкову, жалко скуксить симпатичную мордочку и построить глазки! Учить тебя, что ли, надо, Женька! — возражает на мои вялые протесты Танька, скатывается с койки, садится на подоконник и начинает подавать сигналы мерзнущему под мокрым снегом второй час ненаглядному «Фофке». — Да иди! Иди уже, Серебрянский! Вот дурачок… — улыбается и крутит у виска пальцем. — Замерзнет же! Вовка! — кричит, вспрыгнув белкой на подоконник и сунув голову в распахнутую форточку. — Марш домой! Не то я буду так торчать всю ночь! Слышишь! Простужусь и умру! Будешь тогда снегурочке на могилку цветочки носить!.. Не хочешь?!.. Ну, тогда на счет три я снимаю кофточку и показываю всем истосковавшимся по Амстердаму и кварталу уличных фонарей твой подарок на день рождения!.. Воробышек, тащи лампу!.. Ах-ха-ха!.. Давай, пока! И я тебя!
Крюкова ловко спрыгивает на пол, подходит к столу, за которым я сижу с опущенной на руки головой, и обнимает за плечи.
— Женька, ну что ты, в самом деле?.. — говорит тихо, опуская подбородок мне на плечо. — Ну не убьет же он тебя, этот страшный студент, м? Ну пошлет, если невежливый слишком, потискает слегка — если голодный, так с тебя же не убудет? Хоть расслабишься от своей учебы. Нарастишь через удовольствие недостающий рейтингу стипендиата айкью.
— Тань, ну что ты за глупости говоришь…
— Или сама его пошли куда подальше. Первая! — Крюкова садится попой на стол, снимает с моего лица очки и надевает на себя. Задирает воинственно подбородок. — Прошла гордо и растоптала! Не хочешь, мол, заниматься мной…
— Тань!
— То есть со мной, — хмыкает Танька, — пшел к черту, идиот! Жизнь кончена! Сам виноват в своем несчастье!.. Жень, — смотрит на меня участливо, возвращая очки; заправляет кудрявую прядку мне за ухо, — ну хочешь, я сама подойду к нему и попрошу. Ты только скажи, где его можно найти в вашем корпусе, этого умника Люкова. Ну, не станет же он с тебя втридорога драть? Твоей зарплаты наверняка хватит!
— Не хватит, Тань, — вздыхаю я, глядя в окно на сереющий день. — Да и не хочу я с ним связываться, даже подходить не хочу. У них на курсе такие типы неприятные крутятся, куда мне со своей провинциальностью. Да и стыдно будет, если откажет.
— Так, может, не откажет! Если попросишь хорошо!
— Откажет, — отмахиваюсь я. — У него взгляд на людей такой, словно нет никого вокруг.
— Что, очередной доморощенный нарцисс? — Крюкова брезгливо кривит губы.
— Да нет. Скорее птица одиночного полета, — признаюсь, вспоминая темную фигуру Люкова в извечной бандане, изредка встречающуюся в коридорах учебного корпуса, маячившую на задворках учебной аудитории.
