Мария Баррет - Обманутая
– Мойра, все не так страшно. Я могу попросить банк принять в качестве гарантии мои акции. Не обращай на Эдди внимания, Мойра. Это не важно для нас.
– Это было бы не важно, если бы ты делал это для меня! Но ты не должен бросаться своей собственностью ради Ливви, Питер! Она – не твоя дочь!
– Но ты моя жена! И я делаю это как для тебя, так и для нее, – настойчиво сказал он.
– Тогда она должна знать. Она должна знать все! Что ее отец ничего не оставил, кроме хаоса и боли. Что ты платил за все: за Оксфорд и за…
Напряжение последних часов и жестокое разочарование от злорадного отказа Эдди предоставить часть дома в качестве гаранта залога окончательно добили Мойру. Она закрыла лицо руками и тихо разрыдалась.
Питер обнял ее и крепко прижал к себе.
– Иногда кровное родство не имеет значения, моя любовь, – прошептал он, гладя ее волосы. – Ливви узнает все, когда будет готова.
– Ох, Питер…
– Шшш… пожалуйста…
Мойра слегка освободилась от его рук и взглянула на него.
– А с тем, что случилось с Ливви? Что мы должны делать?
– Верить Ливви и помочь ей выбраться из этой истории. Она ни в чем не виновата, и я уверен, что мы сможем доказать это.
– Ты действительно веришь, Питер? – Она вглядывалась ему в лицо проницательными синими глазами.
– Да, верю.
Тогда она подняла руки и погладила его седые виски.
– Благодарю тебя! – прошептала она. Потом потянулась к нему и поцеловала в губы. – Благодарю!
Ливви и Фрейзер сидели рядом на кованой железной скамье в летнем домике. Мерцающий огонь свечей в терракотовых цветочных горшках разрывал угольно-черную темноту ночи. Они были в пальто и сидели на двух сложенных одеялах. Их дыхание маленькими белыми облачками плавало в морозном ночном воздухе.
Они молчали.
Фрейзер наблюдал, как Ливви кончиком пальца рисует узоры на пыльном оконном стекле. Она не хотела разговаривать, она нуждалась в молчании и покое. Она сделалась странно неразговорчивой с тех пор, когда Питер привез ее из тюрьмы. Она ушла от них, села перед камином и несколько часов смотрела на огонь. Потом она попросила Фрейзера погулять с ней. И они прошли целые мили по полям и проселочным дорогам этой сырой, холодной ночью. И их единственным спутником было небо, накрывшее их темным покрывалом.
– Это и есть свобода! Я не выдержу, если потеряю это, – сказала она тихо, когда они смотрели на темные тучи, закрывающие небо. И тогда Фрейзер обнял ее, стараясь утешить. Ощущая ее напряженное от страха и потрясения тело, он старался сдержать свою страсть.
Наконец они пришли в насквозь промерзший летний викторианский домик. И вот сейчас он сидел рядом с ней, растерянный и беспомощный, так как не знал, что делать, что сказать. Тогда он просто взял ее за руку и стал смотреть на ее лицо, пока она рисовала узоры на пыльном стекле.
– Ливви, мы должны вернуться в дом. Ты замерзла, сидя в этой сырости, – сказал он и заметил, как она нахмурила брови.
Не глядя на него, она сказала:
– Не сейчас. Давай побудем здесь еще.
– Хорошо. – Он сунул замерзшие руки под пальто, и увидел тень улыбки на ее губах.
– Вот и прекрасно, – прошептала Ливви. Наконец она дорисовала свой узор и повернулась к нему. – Фрейзер, спасибо тебе за то, что ты приехал сюда.
– Тут не о чем даже говорить. – Он пожал плечами и через какое-то время сказал: – Но я не знаю, что делать.
Она посмотрела ему в лицо. Она забыла, какое оно сильное и доброе и каким теплом светятся его карие глаза.
– И я тоже – ответила она со смущенной улыбкой. – Ты помнишь, когда умер мой папа? Все, что случилось тогда?
Фрейзер кивнул. Его охватило чудовищное желание прижать ее к себе и говорить ей снова и снова, что он помнит каждый жест, каждую секунду их потрясающей любви. Но он не сделал этого. Он сидел со спокойным, бесстрастным лицом и ждал ее слов.
– Когда они остановили меня… когда они нашли наркотики… – Она замолчала. Горло у нее болезненно сжалось, а по щекам неожиданно покатились слезы. Фрейзер достал из кармана громадный клетчатый платок и протянул ей. Вытирая глаза, она продолжала: – Мне так хотелось поговорить с тобой… Услышать твой голос… – Она рассмеялась, пытаясь избавиться от подступивших к горлу рыданий. – О Боже, это было так глупо… – А потом она закричала, не имея сил сдержаться: – Все мои мысли были только о тебе! Не о Джеймсе, не о маме, не о Питере… – Она закрыла лицо руками.
Фрейзер придвинулся к ней, обнял и притянул к себе.
– Как я нуждалась в тебе… в утешении… в любви…
– Шшш, успокойся! – Он прижал ее голову к своей груди и стал нежно гладить волосы.
Вдруг она оттолкнула его.
– Но это все случилось много лет назад! Это не может быть любовь. Я влюблена в Джеймса! – Она расплакалась, но улыбнулась сквозь слезы, понимая, как глупо все это прозвучало. Фрейзер протянул руку и стер слезинки с ее щек. Она на какой-то момент прижала его руку к своему лицу. Он положил ей руку на затылок и приблизил ее лицо к своему. Потом склонился к ней и поцеловал.
Он ласково и нежно коснулся ее губ своими. Потом его язык стал обрисовывать контур ее рта, и она выгнулась от сильного, до боли, желания, пронизавшего ее тело. Он отстранился от нее:
– С тобой все в порядке..?
Она погрузила пальцы в его волосы.
– Да, не… не останавливайся. – Она подняла голову и прижалась губами к его рту, пробуя на вкус его язык. Это было то, чего она хотела, в чем нуждалась. Она хотела, чтобы ее любили, и хотела получать утешение от этой любви.
Их нежное объятие переросло в неистовую страсть. Он притянул ее к себе и стал покрывать поцелуями лицо и шею. Его руки путались в ее одежде, открывая путь к шелковистой коже. Она застонала, ее руки проникли через одежду, и она стала ласкать его мощное, но гибкое тело. Она откинула назад голову, когда он распахнул ее блузку и стал целовать ее грудь, дразня языком твердеющий сосок. Его руки сжимали ее бедра, пока она сбрасывала юбку и белье. Потом дрожащими пальцами она расстегнула его брюки и, держась за его широкие плечи, приподняла свое тело. Он опустил ее на себя, и она закричала от невероятного наслаждения, разрывая тишину ночи. Их стремящиеся друг к другу тела стали одним целым.
Когда все закончилось, он обнял ее, а она положила голову на его плечо. Ее дыхание было тяжелым, а сердце бешено стучало в груди. Они долго оставались в таком положении.
Наконец он пошевелился, и она вопросительно взглянула на него.
– От нас запотели окна, – сказал он и почувствовал, что она улыбается. – Думаю, что нам лучше убраться отсюда, прежде чем я отморожу яйца.
Подняв голову, Ливви расхохоталась и поцеловала его в щеку. В первый раз с тех пор, как она приехала домой, он услышал ее искренний смех. Она приподняла бедра и встала. Поправляя свою истерзанную одежду, она повернулась к нему лицом.
