Ирина Сафина - Чужой крест

Лиза подумала и вынуждена была признать — незачем с высунутым языком бегать по Москве, когда есть возможность подождать пару дней и ехать уже по точному адресу.

— Хорошо, вы правы. Я подожду. Да, хочу спросить, это и была плохая новость? О том, что мы биологически не родственники? Тетя Ангелина, это же глупость! Это просто никакая новость! — воскликнула Лиза.

Ангелина Васильевна ее оптимизм не разделяла.

— Нет, Лизочка, это не все новости.

— Что еще? — в один голос спросили Лиза и Вячеслав.

— Мне снова звонили из опеки. Отец Сенечки, Анатолий Грачев, снова дал о себе знать. Он подтвердил, что приедет через две недели.

— Уже через две? — вскрикнула Лиза и добавила тихо: — Я совсем забыла…

Ей стало стыдно. Действительно, события последних дней, неприятности сыпались на нее как горох с дырявого мешка, и она за личными проблемами совсем забыла о родном отце Сени! Об угрозе, которая нависла над ее сыном… ее племянником.

— Я не забыл, — зло сказал Вячеслав. — Сидоров уже навел о нем справки. Тот еще проходимец! Не знаю, зачем ему ребенок, но он однозначно желает его получить! Раньше Грачев был дважды судим, один раз за грабеж, другой — за убийство. После отсидки он также часто попадал в поле зрение Калининградской полиции. Его задерживали за пьяные драки чуть ли не каждую неделю! Но потом он вдруг как-то резко стих. Устроился на работу, перестал пить, ведет себя достойно. Но главное! Он делает это специально! Постоянно собирает всевозможные характеристики отовсюду. Чуть ли не у каждого встречного просит подтверждения, вежливо ли он с ним поздоровался? Опрятно ли выглядит? И прочее, прочее. Похоже, Грачев задался целью получить сына. Но для меня это вопрос. Зачем? Не верю, что такие люди просто так раскаиваются. Мальчик ему нужен, но, боюсь, в нехороших целях, правда, еще не знаю в каких.

Все собравшиеся с ужасом слушали Вячеслава. Что задумал Грачев? Лизу передернуло, едва она перебрала в уме несколько ужасных целей, для чего нужен ребенок…

Обсудить этот вопрос не получилось. В столовую заглянула Дарья Петровна и возвестила:

— К вам пришел гость! Говорит что-то, не пойму. Я провела его в гостиную.

— Спасибо, Дарья Петровна, — поблагодарила ее Ангелина Васильевна и поднялась. Она пояснила собравшимся: — Странно… время позднее, и я никого не жду…

Полумрак гостиной, освещаемой лишь несколькими напольными светильниками, располагал к уюту, неспешным беседам и отдыху. Мечущийся из угла в угол высокий статный мужчина создавал диссонанс — так показалось Лизе.

Завидев Лизу, мужчина кинулся к ней и заговорил эмоционально, сопровождая каждое слово жестами, но… по-немецки. Лиза не поняла ни слова. Она оглянулась на Вячеслава, тот пожал плечами — по-видимому, тоже не был силен в языках.

Зато Ангелина Васильевна оказалась на высоте. Она предложила незнакомцу и всем присутствующим присесть, сама устроилась в кресле напротив.

Незнакомец не сводил с Лизы глаз, но уже не рвался к ней. Сидел тихо, как мышь под метлой.

Ангелина Васильевна принялась что-то спрашивать у гостя. Тот с трудом оторвался от созерцания Лизы и начал отвечать. Лиза, как и все остальные, ждала. Наконец, Ангелина Васильевна перевела:

— Разрешите представить — Вильгельм фон Анхальт, барон. Он утверждает, что помолвлен с нашей Викторией. Виктория сначала приняла его предложение, но потом отказала. Она рассказала ему правду о своем прошлом, о том, как она отправила сюда Лизу вместо себя, рассказала о сыне. Виктория решила, что Вильгельм ее не простит. Вначале он действительно был очень зол, ушел, но после одумался. Он понял, что любит Викторию больше всех на свете и не представляет жизни без нее. Он начал ее искать и узнал, что в Москву она не вернулась. Потом ему показали газету, в которой напечатали заметку об аварии. Тогда Вильгельм собрал вещи и сразу же вылетел в Санкт-Петербург. И вот, он здесь. Желает видеть Викторию, быть с ней. Я рассказала ему, что Виктория еще в коме.

Лиза посмотрела на Вячеслава и хотела спросить, знал ли он? Но не успела, Вячеслав будто прочитал ее мысли:

— Я знал, — ответил он. — Прости, как-то не заходил разговор, чтобы тебе сказать…

Ангелина Васильевна еще некоторое время разговаривала с гостем по-немецки, а затем объяснила собравшимся, что она предложила Вильгельму остановиться у нее, чтобы наутро поехать в больницу вместе.

На том и порешили. Лиза, Вячеслав и Борис Львович попрощались и отправились по домам, оставив Ангелину Васильевну знакомиться с новым почти членом семьи.

Утром следующего дня, около полудня, Лиза сжимая ладошку Сени, вышагивала в последнем ряду внушительной делегации, что направлялась в больницу. Возглавляли делегацию Ангелина Васильевна под руку с Борисом Львовичем.

Пока деньги решают если не все, то многое, для людей, обладающих изрядным количеством купюр, открыты все двери и предоставлено много дополнительных возможностей. Врачи закрыли глаза на то, что к лежащему в коме пациенту одновременно явилось такое количество посетителей. Им выдали халаты, предупредили о некоторых предосторожностях, кои следовало соблюдать при посещении, и пропустили.

Вильгельм вошел в палату первым и рухнул на колени у кровати, на которой лежало недвижимое, опутанное трубками, тело Виктории. Он приложился лбом к ее бледной руке и заплакал. В беззвучных рыданиях содрогались плечи барона фон Анхальта, стоящего на коленях у постели любимой.

Лиза прижимала к себе Сенечку и пристально вглядывалась в лицо Виктории. С детства знакомые черты: удлиненный овал лица, миндалевидный разрез глаз, высокий лоб… на краткий миг ей почудилось, что это она, Лиза, лежит сейчас на кровати, она даже ощутила холод казенной простыни. Она лежит там, а ее душа смотрит на свое тело со стороны…

Ангелина Васильевна дотронулась до руки Лизы и тихо произнесла:

— Вы — копия друг друга… только ты — сильнее, ярче. Виктория еще не нашла себя, она — заплутавший ребенок, а ты — состоявшаяся личность. И ты сделала себя сама. Борис сказал, что это тебя следовало назвать Викторией, а Вику — Лизой. Я согласна с ним.

Сеня подергал Лизу за юбку, а когда она наклонилась к нему, спросил:

— Мам, а ты кто? Виктория или Лиза?

Долгое мгновение Лиза смотрела на лицо своей сестры, а затем ответила:

— Я и сама не знаю…

Вильгельм, касаясь губами щеки Виктории, говорил и говорил. Тихо, только для Виктории. Но в гулкой пустоте стерильной палаты немецкая речь отражалась от стен и доносилась до всех. В переводчике не было нужды — сердце каждого, кто когда-либо любил, — понимало.