Уоррен Адлер - Война Роузов
Она являла собой именно тот тип женщины, какой он всегда хотел видеть в Барбаре, какой она, воображал он себе, и была. Большая грудь его матери была зонтом, под которым можно укрыться от всего мира. Она олицетворяла собой безопасность. Тепло, чудесно рядом с ее большим, щедрым сердцем. Любые слезы приобретали значение, если проливать их под этим зонтом. Он успокаивал боль. Он придавал всему дому сладость, умиротворение.
— Она — добрая женщина, — признался как-то Оливеру отец. И это было правдой. Как же он завидовал им сейчас. Долгие годы спать радом с такой большой подушкой, набитой силой, любовью и безопасностью. Разве могли сравниться с этим джунгли, в которых он жил сейчас? Мысли его блуждали в прошлом, и когда взгляд упал на собственное отражение в ветровом стекле, он вернулся к действительности. Он не жил с родителями уже больше двадцати лет, и хотя они были, благодарение Богу, живы и здоровы, их существование затерялось для него где-то в Фармингеме еще двадцать лет назад.
Он остановил машину и зашел в ближайшую аптеку-закусочную, откуда позвонил в Фармингем. Трубку снял отец.
— Привет, папа, — ему пришлось буквально скрутить себя, чтобы голос прозвучал бодро.
— Сын, — Оливер услышал, как отец завопил, отвернувшись от телефона: — Молли, это Оливер, — трубка тут же оказалась в руках у матери.
— Оливер?
— Да, мам, — он помолчал, проглотив комок, застрявший у него в горле. — Я только что отправил детей в лагерь на автобусе.
— Они здоровы? — она всегда становилась подозрительной, когда он звонил. За пределами ее дома жизнь была неустойчивой и опасной. Они обменялись обычными пустяковыми новостями. Как Джош? Что Ева? Как твоя практика? Как ты себя чувствуешь? Ну как там оно? Это означало развод. Его родители еще не видели его с тех пор, как произошел разрыв, хотя и повидали детей, когда те были в Бостоне вместе с Барбарой. Сама Барбара тогда на встречу с ними не пошла. В разговорах с Оливером мать намеренно старалась не упоминать о Барбаре.
— Никак нельзя все это остановить? — спросила она.
— Никак.
Наступила долгая пауза, в продолжение которой он мог ясно читать ее мысли и видеть перед собой ее лицо. Такие вещи не могут, не должны происходить на свете. Пожалуйста, только без слез, взмолился он про себя, и после еще нескольких безобидных слов они закончили разговор, не имея привычки и потребности в длинных междугородних переговорах. Тем не менее он вышел из аптеки успокоенным, размышляя над тем, где правда и где вымысел. Их жизнь. Или его.
Он не собирался возвращаться домой, но настолько утратил всякое чувство времени и пространства, что, прежде чем он дал себе отчет в том, что делает, уже въезжал в аллею, которая вела к их дому. Обнаружив, где находится, он стал ждать Бенни, который должен был вот-вот выскочить к нему, и мысль об этом пробудила в нем желание отправиться на прогулку, может быть куда-нибудь к Хайнс-пойнту, где Бенни мог бы побегать и погоняться за летающим диском — один из немногих трюков, которым обучил его Оливер.
Он вышел в сад и громко посвистел, засунув два пальца в рот. Обычно этого бывало достаточно, чтобы отвлечь Бенни от его вечных похождений. Он посвистел еще раз. Никакого ответа. Тогда он вернулся в машину и объехал соседние улицы, время от времени продолжая призывно посвистывать. Бенни обычно спал у его постели и, хотя фыркал и порой забывал, что находится не на улице, как-то скрашивал одиночество Оливера. Хоть и собака, но лучше, чем ничего. Гораздо лучше.
Удивительно, но эта мысль позабавила его своей иронией. Подумать только, единственным по-настоящему любящим его членом семьи оказался какой-то паршивый шнауцер! Бенни с симпатией относился ко всем его проблемам, и Оливер не раз на протяжении последних трудных месяцев по разным поводам облегчал перед ним душу. Есть вещи, которые просто необходимо проговорить вслух. И Бенни смотрел на него задумчиво, в его больших карих глазах застывало внимание, голова склонялась набок, уши становились торчком.
— Ах ты умный, рогатый сукин сын, — говорил Оливер, сжимая пса в шутливом объятии, что требовало определенной выдержки, так как от Бенни исходил специфический запах.
Ему приятно было сознавать, что у него есть Бенни, и даже тревога по поводу его исчезновения не разогнала внезапно охвативший Оливера оптимизм. Поиски помогли убить время до начала сеанса в кинотеатре, и он сидел, глядя на двух Вуди Алленов[47] в «Биографии», и удивлялся, что все еще может смеяться над картиной, которую смотрит уже в четвертый или пятый раз.
Он съел два сандвича с ростбифом и порцию жареной картошки в «Рой Роджерс» и направился домой, сдерживая ужас своего одиночества мыслью о Бенни, ожидая услышать его лай, ставший для них обоих привычным приветствием. Бенни обычно поджидал его под одним из кустов, тянувшихся по периметру сада, готовый вскочить и прижаться к ногам своего хозяина. Появление Оливера в автомобиле всегда приводило пса в замешательство, так как ему приходилось обегать вокруг гаража, в который он все равно не мог проникнуть. Обычно он вставал на задние лапы у двери, ожидая, пока Оливер ее откроет, и только затем делал первый шутливый прыжок, сразу же приводивший костюм Оливера в неприглядный вид.
Но Бенни возле дома по-прежнему не было. Однако паниковать все равно еще было рано. Бенни часто приплетался домой глубокой ночью, иногда под утро. Порой Оливер оставлял заднюю дверь в дом приоткрытой, и тогда загулявший Бенни проскальзывал внутрь, поднимался наверх и принимался скулить и царапаться под дверью его комнаты. В полусне он вставал с постели, отпирал дверь и впускал собаку.
Лежа в одиночестве в большой кровати, Оливер прислушивался к звукам дома, которые были известны ему так же хорошо, как ритм собственного пульса. Отсутствие детей и Энн было очень ощутимо, и он почти физически чувствовал пустоту вокруг себя. Все-таки их присутствие в доме давало ему какое-то чувство уверенности. Да и сам дом, весь его знакомый уклад, обычно действовал на него успокаивающе. Мое лоно, подумал он, задаваясь вопросом, не испытывала ли и Барбара по отношению к дому подобных чувств. Он чувствовал, как она притаилась в кровати, которая когда-то была их общей постелью, в своей комнате на другом конце коридора. «Притаилась» — это слово первым пришло ему в голову. И он даже увидел, как она лежит, скорчившись, словно эмбрион, и прислушивается, как и он сейчас, к звукам дома.
Не в силах заснуть, он выбрался из постели и поискал водки. Обнаружив бутылку, он налил немного в бокал, затем открыл окно и достал с карниза небольшую упаковку с апельсиновым соком. Оставалось немного, и он вылил весь сок в бокал, после чего жадно выпил получившуюся смесь.
