Лариса Кондрашова - Формула неверности
— А почему? Ты ведь сама учила меня быть честной. Рассуждала, что как ни ври, а правда всегда наружу выйдет.
— Оказалось, младшая, что учить легче, чем своему учению следовать. А мне не хотелось, чтобы ты — мой самый близкий человек — меня презирала.
— Но за что я могу тебя презирать? Какое я имею право?
— Ты-то как раз его и имеешь. Никто другой, кроме тебя.
— Погоди. Значит, это касается только меня?
— Только тебя.
Маша все повторяла за ней, как будто своих слов у нее не было. Наверное, от волнения, но Таня почувствовала, как у нее внутри все захолодело.
— Это связано с Мишкой?
Господи, как она боялась услышать положительный ответ! Такого она точно не пережила бы. Но Маша покачала головой:
— Нет! Как ты могла подумать?
Почему бы ей вдруг презирать Машу? Что ее сестра могла сделать такого недостойного? Убила кого-то? Не может быть. Что-то украла? У Тани? Смешно. Значит, это может касаться только одной области их отношений — Таниных мужчин. Вернее, одного мужчины. У нее-то и было их всего двое.
Главное, у Тани сразу вырвалось: Мишка! А почему бы и нет? Почему Мишка, свободный мужчина, и Маша, разведенная женщина, не могли бы иметь какие-то отношения. Причем здесь Танино презрение? Она сама от своего первого мужа отказалась. Если уж на то пошло, пусть бы он достался по-настоящему достойной женщине.
Надо же, почему Таня всегда считала, что уж Маша всяк ей не соперница. Ее старшая сестра вовсе не старая и к тому же красивая, умная женщина. Да и вообще, ее сестра даже моложе Мишки. На целый год.
Это Таня своей болезнью, тем, что Маша вынуждена была взять на себя роль опекунши, состарила ее. Не внешне. Морально. И что Маша такого могла сделать, что теперь мучается, и плачет, и прячет от нее глаза?
Да Таня ей жизнью обязана. Жизнью и здоровьем. И что так долго была счастлива с Мишкой.
Но что это, она опять забуксовала на своем первом муже? Маша ведь сказала: не он.
— Я не хочу знать, в чем ты передо мной виновата, — твердо вымолвила Таня, — даже если это и так, знай, я тебя прощаю.
— Ты всегда была доброй девочкой, — сказала Маша, и глаза ее увлажнились.
Доброй девочкой! А в чем была ее доброта? В том, что сама была счастлива, а о сестре если и вспоминала, то снисходительно: «Бедная Маша, ей так не везет!»
Она села за стол напротив сестры. Надо же, и в этом они были разными. Маша любила сидеть на кухне, а Таня всегда старалась доделать свои дела и уйти в гостиную.
— Маша, я всю жизнь относилась к тебе как последняя свинья! — сказала Таня.
— Чего вдруг такое самобичевание?
— Того. Лучше поздно, чем никогда.
— Как ты себя чувствуешь?
— Нормально, — отмахнулась от ее заботливости Таня. — Вчера я из-за тебя переволновалась. Как представила себе, что ты в аварию попала и я как бы своими руками тебя убила.
— Попей-ка, дружочек, валерианочки. Неделю.
— Думаешь, без лекарства я с собой не справлюсь? Нет, хватит, поизображала из себя нервную барышню, будет!
— Что будет, солнце мое?
— На работу я устраиваюсь.
— Ты вроде говорила, Леня против.
— Мало ли что я говорила и мало ли кто против! А теперь решила на него больше не оглядываться.
— Не оглядываться на мужа? Это что-то новое.
— Новое, ты права. А если точнее, хорошо забытое старое. Разве прежде я была такой зависимой от чужого мнения?
— Я опять ничего не понимаю.
Маша поднялась с кухонного табурета и стала ходить по кухне, сложив руки под грудью. Казалось, в эту минуту она решает что-то важное для себя. Да и появившаяся в ней в последние дни суетливость не исчезла. Она будто с трудом заставляла себя слушать сестру…
— Видишь ли, я вдруг поняла, что последние пять лет жила на каком-то надрыве. То есть со мной происходило то же самое, что происходит со всеми людьми: им то везет, то не везет, здоровье то хорошее, то плохое, соответственно, и перемены в настроении. Люди вокруг меня совершали не только хорошие поступки, но и плохие. Действовали правильно или ошибались, а я вдруг решила, что у меня такого быть не должно. Если уж раз повезло, то пусть везет все время! А еще я присвоила себе право судить других людей, забыв истину дедушки Крылова: «Не лучше ль на себя, кума, оборотиться?»
— Теперь в связи с этим что-то изменится?
— Изменится. Я буду настаивать, чтобы мои близкие обращались впредь со мной не как с тяжелобольной, а как с равной себе. Без жалости! — Она подумала и поправилась: — Это не значит безжалостно, но и без снисходительности, понимаешь?
— Понимаю, — медленно проговорила Маша. — Что ж, я собиралась с тобой поговорить, но как ты правильно заметила, все выбирала время, подбирала слова, чтобы рассказ мой был помягче, поделикатнее… А раз ты дала мне зеленый свет…
— Дала! — кивнула Таня, какой-то частью сознания ужаснувшись принятому решению; ей казалось, что теперь Маша скажет ей нечто, после чего мир рухнет.
— Знаешь, пойдем лучше в гостиную, — предложила Маша. — Во время жесткой беседы хорошо сидеть на чем-нибудь мягком.
— Но ты же сама любишь все проблемы решать на кухне.
— Я тоже вдруг взглянула на нас с тобой со стороны. Сидим на этих табуретках, как куры на насесте.
Таня подумала, что на самом деле Маша не хочет, чтобы яркая кухонная лампа высвечивала ее лицо, когда она станет говорить ей что-то неприятное. Иначе она бы не стала оттягивать так называемый момент истины.
В гостиной Маша полезла в сервант, достала небольшую плоскую бутылочку с зеленым ликером и налила его в две крошечные рюмочки. Опять! Опять Маша начинает разговор со спиртного. Нет, недаром Таня беспокоилась. В этом есть что-то подозрительное. «Или чересчур важное для Маши, так что ей даже трудно справиться со своим волнением!» — предположил ее внутренний голос.
— Для храбрости, — словно в ответ на ее мысль криво усмехнулась Маша. — Ну ладно, тяни не тяни, а ответ держать придется. В общем, слушай. Помнишь, год назад мой шеф попросил меня приехать в деревню, где он с семьей отдыхал, чтобы я посмотрела его племянника — сына сестры. У мальчика вдруг начались припадки — что-то похожее на эпилепсию, а местные врачи не могли определить, отчего вдруг это происходит со здоровым по всем параметрам ребенком…
— Помню. Ты так подробно рассказываешь, как будто у меня прогрессирующий склероз. Тогда ты еще размышляла, на чем поехать: на автобусе или на электричке, а я попросила Леньку тебя отвезти. До этой самой деревне было, помнится, километров сто.
— Сто двадцать, — для чего-то уточнила Маша.
— Это имеет какое-то значение?
— Нет, конечно. Потом я поняла, что шеф решил мною похвастаться перед местными врачами. С одним из них он когда-то учился в школе. Коллеги заспорили так, что едва не подрались, для разрешения спора потребовалась третья сторона. Я его не подвела, но не в этом дело.
