Я всегда буду рядом (СИ) - Эвелина Шегай
Стоило им оказаться в фойе главного корпуса пансионата, как вся игривость в настроение шефа сошла на нет. Он внимательно слушал врача, что рассказывал о тяжёлом состоянии его восьмидесятилетнего дяди.
Галантный мужчина средних лет деликатно объяснил, что в среднем люди с болезнью Альцгеймера живут от восьми до десяти лет. Пансионат сделал всё возможное, чтобы Байрон Нейпер прожил как можно более длинную и качественную, для его состояния, жизнь. Однако теперь они бессильны перед его текущем состоянием.
Смерть мозга — необратимый процесс, равноценный смерти человека в общем смысле этого слова. Сердце старика стучало и гоняло кровь по венам исключительно из-за аппарата искусственной вентиляции лёгких. Техника поддерживала видимость жизни в его теле, но на деле — он мёртв уже как двое суток.
Они зашли в палату, и шеф опустился на стул возле постели дяди. Он молча разглядывал осунувшееся лицо с запавшими глазницами, точно пытался запомнить каждую морщинку. Долго и пристально. Вдруг сильно наклонил голову, сгорбился и сложил руки в замок на шеи.
Невозможно представить, что хуже: хоронить почти постороннего человека, о котором толком ничего не помнишь, или ворчливого, моментами неприятного, но всё же родного дядьку. Отношения бывают трагичными и полными обид, но всё же в любой ситуации зло идёт рука об руку с добром — с какой бы аристократичной строгостью старик не подходил к воспитанию племянника, он наверняка любил его и по своему выражал заботу.
Шеф не рыдал, и даже скупой слезинки не пустил, но это вовсе не говорило о том, что на душе у него не скребли кошки. Аннель прекрасно понимала, насколько мучительна могла быть ментальная боль, не идущая ни в какое сравнение с физической. Поэтому она тихо подошла и положила ладонь ему на плечо. Успокаивающе постучала пальцами.
Его тёплая рука опустилась на её кисть и слегка ту сжала.
Время тянулось бесконечно долго, но всё же наступил момент, когда он поднял на неё глаза и попросил привести доктора.
Отключение Байрона Нейпера от аппаратуры происходило в полной тишине. После прощания пришёл черёд бюрократии. Шеф ушёл заполнять и подписывать все необходимые документы, а Аннель села за телефон, занявшись организацией похорон. Она не догадывалась, сколько нюансов нуждалось в её внимании. Наивно полагала, что достаточно купить место на кладбище и заказать мемориальную табличку, но на деле количеству ритуальных услуг не было концу и краю. Пришлось позвонить в агентство, специализирующееся на организации похорон, и нанять квалифицированного человека.
Вернулись в отель они поздно вечером. Скромно поужинали в номере и до полуночи слушали музыку в полумраке гостиной, в компании бутылки полусладкого вина. Шеф вёл себя более сдержанно, чем обычно. Меньше острил и пускал в сторону Аннель двусмысленных замечаний. А ещё усердно делал вид, что смерть дяди — данность, которую следовало покорно принять.
Он облокотился на подоконник у длинного окна и смотрел куда-то вдаль, поверх улиц ночного города, утопающих в жёлтом свете высоких фонарей, разноцветных неоновых вывесок и холодных белых фар автомобилей, круглосуточно снующих по широкому проспекту. На чёрное беззвёздное небо. Лишь на миг отвлёкся, когда она подошла и встала рядом — плечом к плечу, а затем снова устремил задумчивый взгляд в размытую границу горизонта.
— Иногда нужно выговориться, чтобы почувствовать себя лучше. Выплеснуть на кого-нибудь свои переживания, озвучить страхи — пока будете переводить образы и эмоции в слова, сами не заметите, как в голове наступит порядок. — Аннель предпочла виду из окна изящный профиль. Хотелось прикоснуться, провести подушечками пальцев по линии нижней челюсти, ощутить тонус вздувшихся желваков. Она глотнула вина и с расслабленной улыбкой добавила: — я предлагаю вам свои уши, в то время как сама вынуждена посещать психотерапевта и каждый час беседы оплачивать круглой суммой.
— Это ты так тонко намекаешь на премию?
— Премия — вещь чудесная… но нет, я намекаю, что сохраню ваши секреты не хуже профессионала.
— Сколько ты ещё мне Вы-кать собираешься? — недовольно процедил шеф сквозь зубы. Притянул её за запястье, поставив перед собой, и обнял со спины. — Ты можешь, хотя бы наедине отбросить эти раздражающие формальности? Неужели я так многого прошу? Как я могу раскрыться перед тобой — человеком, что видит во мне исключительно грозное начальство?
— Я не… — она замолчала, едва успев сообразить, что собралась ляпнуть. Всё же первой заявлять об интересе, выходящем за рамки профессиональной этики, не в её характере. Опрокинула голову назад, прислонив затылок к его ключице, и шумно выдохнула. — Хорошо. Я постараюсь. Но только внерабочее время.
— Я вызываю у тебя жалость?
— Скорее я понимаю и сопереживаю… тебе.
Руки обнимающие поперёк живота теснее прижали Аннель спиной к его груди. В районе лапоток учащённо забилось сердце, вот только чьё именно — непонятно. Могли ли их сердца сравняться в ритме и теперь биться в унисон?
— Я никогда особо не боялся одиночества. Скорее наоборот — мысли о большой семье меня угнетали. Одно время даже был убеждён, что у меня не всё в порядке с головой и я на физиологическом уровне не способен на близкие эмоциональные связи с другими людьми. Как какой-то моральный урод…
— Просто у тебя было сложное детство и травмы, заставившие почувствовать себя потерянным, — она погладила Курта по предплечью. — Это нормально — закрыться ото всех, чтобы защитить себя.
— Да, как позже выяснилось, я способен не только на симпатию, но и на глубочайшую привязанность, — он надрывно хохотнул, и в его смехе не проскочило ни намёка на веселье. Сразу стало ясно: однажды перед кем-то уже раскрылся и этот кто-то сделал ему очень больно. — Я встретил девушку и полюбил её так сильно, что всё остальное потеряло смысл. Мои слова могут показаться слишком банальными и вычурными, но другими невозможно описать то, что я испытываю: она стала центром моей вселенной. Весь мир замкнулся и крутиться вокруг неё — для неё. И теперь меня пугает совсем другая мысль, вынуждает не спать по ночам, постоянно тревожиться и злиться: что, если я не смогу добиться взаимности от этой девушки? Что мне тогда делать?
Откровенность признания, сама его суть, ударила Аннель под дых не хуже боксёрской перчатки, выбила почву
