Несомненно ты - Джуэл Э. Энн
— Ты хороший человек, Лотнер. Какое у тебя второе имя?
— Ашер, — он наклоняется ко мне и целует меня в повязку на руке. — Оно означает «счастливый и благословенный».
— Хорошо, ты хороший человек, Лотнер Ашер Салливан.
— Это означает, что многое исходит от тебя, — подмигивает он.
— Пфф… может быть, я и дочь священника, но я не послана с миссией спасти мир.
— Да, тебе просто пришлось быстро повзрослеть, чтобы помогать воспитывать младшую сестру. А теперь ты работаешь ради того, чтобы закончить учёбу и вызываешься волонтёром, чтобы с помощью своих способностей фотографа помогать семьям, чьи дети больны лейкемией. И ты только что сдала кровь.
— Благодарю, святой Лотнер, — я беру его лицо и хорошенько целую в губы. — А теперь давай покончим с этим.
Он встаёт и протягивает мне руку.
— С тобой всё в порядке.
Даа… в порядке…
Я поднимаюсь, и у Лотнера на лице появляется выражение «я же говорил тебе». А потом, после небольшого предупреждения, уши закладывает, голова кружится и свет гаснет. Я отрубаюсь.
— Теперь я чувствую себя дерьмово, — говорит Лотнер, раскладывая еду на покрывале на пляже, который я теперь официально называю «нашим». — Всё ещё не могу поверить, что ты упала в обморок. Уверена, что завтракала утром?
Я переворачиваюсь на спину и надеваю обратно солнечные очки.
— В этом нет ничего такого. И да, я завтракала сегодня утром. Не могу поверить, что ты всё ещё здесь. Серьёзно. Я безнадёжна. Я отказываюсь принимать на себя какие-то обязательства. И я падаю в обморок. А ещё вообще не умею пить. И я рассказала тебе о своём менструальном цикле спустя пять дней, как мы с тобой познакомились. Пять! Ты уже давно должен был с криками «сумасшедшая сука» убегать в закат.
Он даёт мне сэндвич и качает головой.
— Никогда за всю свою жизнь, находясь в здравом уме, я не использую то второе слово, которое ты назвала после «сумасшедшей».
Я откусываю сэндвич и наблюдаю, как волны врезаются в берег. Лотнер говорит самые невероятные вещи с таким спокойствием, будто заказывает кофе.
— А что, если ты никогда снова не найдёшь себе такую сумасшедшую? — спрашиваю я, посмотрев на него.
— А что, если полностью голый парень никогда не прыгнул бы к тебе в бассейн? — откусывает он свой сэндвич.
Я смеюсь.
— А что, если ты никогда больше не узреешь пьяный стриптиз?
Теперь и он смеётся.
— Что, если тебе никто больше не купит вишнево-миндальных галет?
Я не могу перестать улыбаться, глядя на бесконечный океан.
Что, если я никогда не увидела бы мир в этих голубых ирисах?
— Да… что если… — шепчу я.
Всё остальное время, что мы сидим, доедая ланч, мы проводим, слушая успокаивающие звуки прибоя. Так много невысказанных слов между нами. Озвучив их, всё равно ничего не изменится, это лишь сделает ещё больнее. Я думаю, что те эмоции, которые мы испытываем, настолько велики ещё и потому, что они в новинку для нас. Со временем воспоминания потускнеют, и жизнь наполнится новыми. Я бы и представить не могла, что боль от потери мамы перестанет тяжелым грузом лежать у меня на сердце, но так оно и вышло. Пустота, которую ничем уже нельзя заполнить была и будет, но уже больше не больно. На том месте теперь большой зарубцевавшийся шрам, который больше не болит. Лотнер оставит свою собственную отметину у меня на сердце. И она тоже станет безболезненным напоминанием об особом человеке, который был в моей жизни.
Он притягивает меня к себе так, что я устраиваюсь у него между ног, а спиной опираюсь ему на грудь.
— Если бы ты не получил травму, ты бы продолжил играть?
— Не знаю… возможно.
— Ты когда-нибудь жалел о том, что не продолжил играть?
Он обнимает меня и целует в макушку.
— Иногда, когда я хожу на игры или смотрю их по телевизору, я скучаю по этому, но не могу сказать, что именно жалею, что перестал играть. Многие думают, что я боялся начать играть снова даже, когда моя травма зажила, но правда в том, что я больше боялся не заиграть снова. Это было всё, что я умел.
— И как ты узнал, что принимаешь правильное решение?
— Я не знал… И до сих пор не знаю. Сложно оставить то, что любишь и ещё сложнее двигаться дальше. Но самое большое испытание — это не оглядываться назад.
И он снова целует меня в макушку. Самые сильные руки, которые я когда-либо встречала, снова обнимают меня — всю меня. Он говорит со мной через прикосновения, он обнимает меня так, что слова не нужны.
Если это не любовь, то в таком случае её просто не существует.
Мы идём вдоль берега, держась за руки и делясь самыми счастливыми воспоминаниями из нашего детства. Неудивительно, что больше всего воспоминаний из детства Лотнера связаны со спортом. Он не только занимался несметным количеством видов спорта, но и сам научился играть на гитаре. И когда я думаю, что он уже не сможет стать более горячим в моих глазах, он делает это. Он добавляет к моему уже и так разгоряченному виденью его, огромный кусок сексуальности в виде игры на гитаре.
— Я жду приватное выступление перед тем, как уеду.
Он обнимает меня за плечи и прижимает к себе.
— Нужно будет проверить своё расписание концертов.
Я щипаю его твердый пресс.
— Ладно, скажи мне вот что ещё. Был ли ты идеальным бойскаутом? Вежливый, очаровательный, добрый?
Он молчит, поэтому я не уверена, что он услышал меня. Покосившись на него, я вижу, как сильно сжаты его зубы и как крепко поджаты губы.
Он прочищает горло.
— Не всегда. Оглядываясь назад, были некоторые вещи, из-за которых меня, наверное, нельзя назвать хорошим парнем.
Мои любимые глаза избегают смотреть на меня, что выдаёт его вину за что-то.
— Такие вещи, как?..
— В восьмом классе мы с друзьями организовали клуб, — он делает паузу.
— Какой клуб?
Тот смешок, который вырывается у него из груди, намекает на то, что клуб был отнюдь не шахматным.
— Клуб спортсменов. А дом на дереве у меня на заднем дворе был нашим штабом. Хотя мы были слишком крупными
