Бог Войны - Рина Кент
— У меня никогда не было девушки, но даже если бы и были, они не сравнились бы с тобой.
Ветер завывает, едва не унося зонтик, а дождь усиливается, намочив мою руку, которую я не прикрыл, чтобы уступить Аве все место под зонтом.
Она проводит влажной ладонью по моему лицу, гладит и щиплет мою щеку, как будто я кукла.
— Ты настоящий?
— На сто процентов.
— А что, если ты перестанешь быть настоящим?
— Не перестану.
Она поглаживает мои губы.
— Я тоже думаю, что ты красивый.
И тут, внезапно, она хватает меня за обе щеки, встает на цыпочки и прижимается своими губами к моим.
Я на мгновение опешил, учитывая, что она никогда не прикасалась ко мне в таком состоянии. Она едва терпит мои прикосновения и, честно говоря, предпочла бы Сэм или даже Хендерсона вместо меня.
Сэм обычно помогает ей принять ванну, приносит ведерко сладкой ваты и остается рядом с ней, пока она окончательно не устанет.
На самом деле, мое присутствие, похоже, расстраивает ее и провоцирует эти приступы, поэтому я ограничиваю свое время с ней и не касаюсь ее без крайней необходимости.
Но она была в порядке на протяжении нескольких недель, несмотря на ту ошибку, когда я не смог удержаться и довел ее до оргазма пальцами. Она говорила, ходила, читала, играла на виолончели и выводила меня из себя каждым своим словом.
Я ошибочно подумал, что это новое начало. Поэтому совершил еще одну гребанную ошибку, продолжая прикасаться к ней, встречаться с ней, и дав ей шанс возобновить свое увлечение музыкой.
Зубы Авы впиваются в мою нижнюю губу, и металлический привкус взрывается на моем языке, когда она шепчет мне в губы:
— Хочешь узнать один секрет?
— Какой секрет?
— Я собираюсь сделать тебе больно, — она произносит слова еще тише, после чего опускается обратно на пятки, с потерянным взглядом и сутулой осанкой, лишенной ее обычной элегантности.
— Почему ты собираешься сделать мне больно? — я спрашиваю.
— Ш-ш-ш, — она прикладывает палец к моим губам. — Это секрет. Не говори никому, хорошо?
Я киваю, и она, дрожа в своем промокшем платье, опускает руку, которая казалась жесткой, как доска.
— Ты все еще думаешь, что я красивая?
— Да.
— Даже несмотря на то, что я разрушу тебя?
— Возможно.
— Лжец, — она смеется, затем обнимает меня. — Эй, мистер Кинг?
— Да?
— Трахни меня.
— Не сейчас.
— Тогда, когда? Я хочу, чтобы меня трахнули.
Она трется своим животом об мой член, и мне не нравится, как он реагирует на ее малейшее прикосновение.
— Ты знаешь, что хочешь меня, — она осыпает поцелуями мою челюсть, горло, губы и даже слизывает кровь, а затем шепчет мне на ухо: — Ты можешь связать меня и делать со мной все, что захочешь.
Мне требуется непомерное количество самоконтроля, чтобы не поддаться ее провокациям и не взять ее прямо на мокрой траве, как дикарь. Но это было бы не лучше, чем воспользоваться ею, когда ясно, что обычная Ава вовсе не хочет этого.
Моя раненная губа пульсирует под ее мягкими поцелуями, ее невинными движениями, трением ее живота о мой утолщающийся член, который вот-вот взорвется.
Я обхватываю ее плечо напряженной рукой и отталкиваю.
— Ты не понимаешь, о чем просишь.
— Понимаю. Я уже не ребенок.
С проклятием я хватаю ее за запястье и тащу за собой в дом, не обращая внимания на мокрый след, который мы оставляем.
Логично было бы позвонить Сэм, затем исчезнуть и надеяться, что завтра она проснется в лучшем состоянии без моего провоцирующего присутствия.
Однако логика, кажется, покинула меня сегодня вечером, потому что я веду ее в ванную и останавливаюсь, чтобы понаблюдать за ней, стоящей посреди помещения с бело-розовым интерьером, огромным джакузи и золотыми кранами.
Я набрасываю полотенце ей на голову и несколько раз растираю ее.
— Стой на месте.
Я возвращаюсь в ее спальню и беру первую попавшуюся вещь — белую шелковую ночнушку. Когда я возвращаюсь, нахожу ее в той же позе, смотрящей в пол с полотенцем на голове.
Со вздохом я встаю за ней и опускаю молнию на ее платье, обнажая фарфорово-белую кожу, покрытую блеском воды.
Я помогаю ей выскользнуть из платья, прилагая максимум усилий, чтобы не погладить ее твердые соски, не коснуться ее промежности или не шлепнуть по заднице для закрепления эффекта.
Господи Иисусе.
Желание поступить правильно с этой женщиной на практике оказывается сложнее.
Я пытаюсь подтолкнуть ее к душу, но она не шевелится. Кажется, она отключилась. Что не всегда плохо, потому что хотя бы так она менее разрушительна.
Я тщательно вытираю ее, стараясь не задерживаться на ее груди или между ног, а затем, чтобы избежать искушения, надеваю на нее белую ночнушку.
Нет. Так не лучше.
Ее мокрые светлые локоны ангельски обрамляют ее лицо, а шелковая ткань нежно облегает ее кожу.
Я поднимаю ее на руки и несу, затем кладу на кровать и накрываю одеялом.
Она лежит на спине, глядя в потолок, как будто меня нет.
Мои губы касаются ее лба.
— Спокойной ночи, красавица.
Я уже собирался отстраниться, но она сжала мои щеки и прижала мой рот к своему. Рану жжет, но меня это не волнует, потому что, когда она отпускает меня, ее лицо озаряет мягкая улыбка.
— Спокойной ночи.
И тогда ее глаза закрываются.
Наблюдая за ее мирным выражением лица, я почти забываю, что женат на той, кого общество считает безумной.
Хуже того, она об этом даже не знает.
И я постараюсь, чтобы так и оставалось.
Глава 17
Ава
Утро начинается на удивление бодро. Я не спала так крепко уже… ну, в общем, никогда, если подумать.
Если не считать очень далекого, едва запомнившегося детства, у меня часто были проблемы со сном.
В конце концов, это пугало меня до такой степени, что я всегда следила за тем, чтобы спать в одиночестве и никогда не спать с другими.
Единственным человеком, которому я доверяла, и который не выдал бы мое хаотичное психическое состояние и трагическое будущее, была Сесили.
Когда мы учились в университете, она часто проверяла меня перед сном, стояла рядом, пока не убеждалась, что я приняла лекарство, и даже готовила мне стакан молока или травяной чай.
Отчасти причиной того, что в последние годы учебы в университете я падала с меньшим изяществом, чем разбитый фарфор, стало осознание того, что у нее своя жизнь. Ожидать, что она останется со
