Тайный ребенок олигарха - Николь Келлер
В душе вспыхивает негодование и отрицание.
Нет! Тимур…
Я вспоминаю, как он качал сына на руках, с какой нежностью говорил, что любит, как он заботился обо мне…Тимур не мог!
– Он не причем, – выпаливаю, сама не зная, откуда во мне просыпается это желание перечить и защитить любимого мужчину. – Ты сам только что сказал, что мама покончила жизнь самоубийством, а отец спился. Тимур явно не вливал ему насильно в глотку алкоголь.
Слава противно смеется в голос, откидывая голову назад.
– А я все-таки в тебе не ошибся, девочка, – выплевывает Мстислав, наступая на меня. Поспешно делаю два шага назад, поглядывая на спасительную дверь. Надеясь, что удастся сбежать или…хотя бы охрана придет мне на помощь. Не мог же Давид взять на службу настолько глупых и нерасторопных сотрудников?!
– Ты такая наивная, милая. Прямо жалко даже разочаровывать тебя. Ты думаешь, твой Кадыров святой и весь такой справедливый? Нееет, моя дорогая! Твой Тимур – убийца. Его руки по локоть в крови. Много лет назад, он наверно уже сто раз и забыл, но Кадыров убил моего старшего брата. Должен был сесть, но его отмазали. Моя мама не вынесла потери своего сына и покончила жизнь самоубийством. У отца же психика оказалась чуть сильнее, но он крепко упал на стакан. Он потерял работу, чуть позднее – все имущество. Его печень через полгода не выдержала каждодневных возлияний, и отец отравился дешевым алкоголем, умер уже по пути в больницу. А я остался один и, как следствие, попал в детский дом. И вот тут начался ад. Знаешь, как сложно смириться и влиться в коллектив озлобленных детей, особенно, когда ты знаешь, каково это, когда у тебя есть семья? Только за это меня невзлюбили и избивали на протяжении пяти лет. Я пообещал себе, что найду Кадырова и устрою ему такой же ад, который он устроил мне. Я поклялся также уничтожать его семью, как он уничтожил мою. Чтобы Тимур проходил через этот ад раз за разом, и варился в нем постоянно.
Его слова вызывают во мне дрожь, волной прокатываются по всему телу. Я отчаянно трясу головой, не желая слушать бред Славы. Он – самый настоящий псих! Он взращивал в себе эту ненависть более десяти лет, совершенно не разобравшись в ситуации! А ведь Тимур ни в чем не виноват!
– Ребенок…При чем здесь ребенок? Она ведь была совсем маленькой девочкой… – шепчу, глотая слезы. Вспоминаются глаза Тимура в тот момент, когда он рассказывал о погибшей дочери. Вспоминаю всю ту боль, которую ощутила лично, скорбя вместе с ним.
– Детей хоронить особенно больно, – скалится мерзавец, даже не отрицая того, что причастен к гибели семьи Тимура. – Тогда Кадыров ощутил все то, что ощущали мои родители, когда хоронили старшего сына.
– Ты – чудовище…
– Чудовище здесь только одно! Тимур Кадыров! Но достаточно разговоров, Эмма. Раздевайся.
Я всхлипываю и задерживаю дыхание. Мне послышалось?..
А Слава наступает, как хищник: мягко, опасно, и глядит на меня исподлобья, не сводя безумного сверкающего похотью взгляда.
Отступаю назад, продумывая план бегства. Меня трясет как в лихорадке, мысли разбегаются, как крысы с тонущего корабля, сердце колотится, как ненормальное, ломая грудную клетку, а в ушах нарастает гул. Страх сковывает тело, к горлу подкатывает тошнота, застревая в горле липким противным комом.
Но паника достигает своего апогея, когда я упираюсь лопатками в стену.
Все.
Отступать больше некуда.
Я загнана в ловушку.
– Раздевайся, Эмма. Я слишком долго ждал. И для начала возьму тебя прямо возле этой стены.
В глазах темнеет от страха, я учащенно и тяжело дышу, чтобы меня не стошнило прямо на пол. Неужели меня никто не спасет?!
Арслан чувствует мое состояние, ворочается в руках и разражается громким, надрывным плачем. Слава как раз подходит слишком близко, настолько, что в ноздри забивается аромат его терпкого парфюма.
Мерзавец касается моих рук, что с силой прижимают ребенка к себе, а меня как будто током ударяет. Пронзаю Славу ненавидящим взглядом и пытаюсь отодвинуть его, чтобы вырваться из его душного присутствия. Но куда мне, хрупкой девушке, против взрослого, здорового безумного мужика?!
– Отдай мне ребенка, – издевательски тянет Слава, пытаясь разжать мой захват, а я трясу головой, заливая крошечного Арслана слезами. Сын уже покраснел от плача, захлебывается криком, а я ничего не могу сделать, не могу его никак защитить!
– Слава, пожалуйста…Не надо.
– Его судьба давно уже решена, Эмма, – и снова эта улыбка безумца. – Просто отдай мне ребенка, и я обещаю, что все пройдет быстро.
– Нет, нет, нет!!!
Слава больно хватает меня за скулы, вдавливая пальцы в кожу, а я предпринимаю отчаянную попытку сбежать: кусаю его за ладонь до крови и пинаю в колено.
Псих орет нечеловеческим голосом, немного отступает назад, но тут же берет себя в руки и отвешивает мне оглушительную пощечину.
Я отшатываюсь, вскрикивая, но мне удается устоять на ногах, прижимая плачущего младенца к груди.
– Не бойся, сынок. Я постараюсь нас защитить. Все будет хорошо, – бормочу я, покрывая щеки сына солеными поцелуями. Что бы ни случилось, но ребенка этот урод сможет забрать только, когда мое сердце перестанет биться!
– Хорошо, тварь, любишь, когда жестко? Сейчас я…
Но Слава не успевает озвучить очередную свою больную фантазию, потому что слышу, как входная дверь с грохотом распахивается, и в следующую секунду в гостиной появляются Давид и Тимур.
Эмма
Облегчение разливается по венам, я неприкрыто плачу, сползая по стене и не переставая целую Арслана, который успокаивается и расслабляется у меня на груди, изредка всхлипывая.
Даже сквозь пелену слез вижу, что Кадыров в ярости, сжимает кулаки, скрипит зубами. Сдерживается из последних сил, но не спешит с расправой. А то, что Тимур в курсе, кто такой Слава, можно понять по ауре опасности и агрессии, что исходит от него. Сегодня прольется кровь. Потому что Тимур явно не намерен спускать преступления Мстислава на тормозах.
Кадыров быстро окидывает нас взглядом, задержавшись на мне, и, получив несмелый утвердительный кивок, как подтверждение того, что мы в порядке, снова поворачивается к Славе.
Отмечаю про себя, что Тимур очень бледен, на лбу едва заметная испарина, он пошатывается, но тут же встает ровно и твердо.
– Уведи их в машину, Дава, – голос любимого безжизненный, глухой и пропитан яростью. Он не смотрит в мою сторону, не сводя
