Вера Колочкова - Слеза Шамаханской царицы
– Но почему?..
– А ты что, сама не понимаешь, почему? Потому что у Максима отец есть, который... Хотя он и не родной отец, но это не имеет значения... Да как ты вообще эту ситуацию себе представляешь, скажи? Ты хоть на минуту задумывалась об этом?
– Но я же не виновата, что он...
– Да, ты не виновата. И я не виновата. И Максим тоже ни в чем не виноват. И Сонечка не виновата, и падчерица моя Ленка не виновата. Видишь, сколько невиноватых стоит за твоим «не виновата». Ты одна, а нас много. Так что уступать придется тебе. Ты понимаешь меня, Эльза?
– Да, я понимаю... Но что же делать, если я люблю... Я уже не могу без него... Нет, Елизавета Васильевна, я не могу... Не могу...
Всхлипнув, она стянула с головы полотенце на лицо, вжалась в него. Маргарита Исидоровна не шелохнулась в своем кресле, глядела на дочь внимательно, будто с интересом ждала продолжения разыгравшейся на ее глазах драмы. И разочарованно откинулась на спинку кресла, когда Эльза поднялась на ноги и молча ушла в свою комнату, ладошкой прижимая к лицу полотенце и слепо шаря по воздуху свободной рукой. Показалось, что ее даже пошатывало слегка...
– Ну зачем же вы так, Елизавета Васильевна! – с веселой укоризной обратилась она к ней, подтягивая к себе пачку сигарет. – Пришли, можно сказать, с ножом за пазухой, дочь мою убили... Вам ее не жалко, а?
– Жалко, Маргарита Исидоровна. Мне-то как раз жалко. А вам, похоже, нисколько.
– О! А вот это, позвольте, уже не ваше дело! Вы уж со своими детьми как-нибудь разберитесь. А у меня другие методы воспитания, как вы успели заметить.
– Да. Я заметила.
– Ну-ну... Не считайте себя самой умной на свете женщиной, дорогая. Таких, как вы, псевдомудрых матерей, очень много. А мудрость вовсе не в том, чтобы жалеть и сюсюкать, мудрость в том, чтобы воспитать в ребенке холодную силу противостояния, чтоб ни одно сюсюкающее обстоятельство не смогло потом жестоко ужалить... Как видите, я оказалась права. К любому обстоятельству надо относиться с холодной оценкой, надо заставить себя так ко всему относиться!
– Ну да... Вы и к дочери относитесь, как к обстоятельству – тоже с холодной оценкой. Даже не с холодной, а с убийственно-снисходительной. Извините, что так говорю, и не мое это дело, конечно... Просто мне странно наблюдать...
– А чем вам не нравится холодная снисходительная оценка? По-моему, это лучше, чем сюсюканье! Оценка – это, между прочим, основной стимул развития личности. Потребность к мотивации, так сказать. Она должна мне доказать, что достойна более высокой оценки, и потому...
– Ребенок ничего не должен доказывать родителям, Маргарита Исидоровна. Ребенка просто любить надо, а не оценивать. Хотя еще раз повторяю – я не собираюсь вас ничему учить, не затем пришла.
– Правильно, не нужно меня ничему учить. Права не имеете. Вот вы пришли, больно моей дочери сделали... И мне тоже, между прочим. Я, если честно, так радовалась, глядя на эту парочку... Я имею в виду свою дочь и вашего сына. Он так на нее смотрит! И она тоже... Вы знаете, впервые видела ее такой, по-настоящему влюбленной. Совсем, совсем другой человек... Будто и не моя дочь...
– Мне ее очень жаль, Маргарита Исидоровна. Честное слово, жаль.
– Да ладно... Вы лучше сына своего пожалейте. Знаете, он у вас хороший мальчик, мне и впрямь очень понравился. Добрый, воспитанный, открытый. А главное, чистенький такой, вкусно-сливочный. Не мальчик, а вологодское масло в горшочке, так и хочется на хлеб намазать и съесть.
– Хм... Спасибо за комплимент, конечно. Хоть и неуместно звучит, но примите и от меня – ваша Эльза мне тоже понравилась. И если б не сложившиеся обстоятельства...
– Да, конечно. А Эльза, между прочим, очень похожа на вас! Мужчины всегда выбирают себе женщин, похожих на матерей... Прекрасная бы получилась пара... Жаль, что вы решили все так, а не иначе.
– Но вы же понимаете, у меня нет выхода!
– Выход всегда есть.
– Какой? Скажите, какой тут может быть выход? Что вообще можно сделать в такой... ситуации?
– Да вы уже делаете, о чем еще говорить... Вы делаете так, как удобно вам. Вы сейчас меняете сына на мужа, таков ваш выбор.
– Я?! Я меняю сына на мужа?!
– Конечно... Разве вы сами не поняли? Сыну делаете плохо, зато мужу делаете хорошо, устраняете с пути досадную неприятность, чтобы впоследствии она не мелькала у него перед глазами, не напоминала о греховных покушениях... А заодно и себе делаете хорошо. Ведь так, согласитесь?
– Нет! Нет... Не говорите так, вы не знаете всего... Если я поступлю по-другому... Ну, то есть если она будет мелькать, как вы говорите... Мы ведь уже не сможем жить как раньше! Мы просто не сумеем! Ну, и разведемся в конечном итоге... И никому от этого лучше не станет...
– Ну, зачем же такие крайности? Есть и другой выход... Можно просто отпустить от себя сына, пусть живет как хочет.
– То есть – с Эльзой живет? И где? Тут, у вас, что ли? Чтобы вы его намазывали на хлеб, как вологодское масло? А я бы забегала тайком – посмотреть, что от него осталось? И чтобы мы с мужем жили и всегда знали, где он и с кем... Нет, это невозможно, что вы...
– Да ладно, не пугайтесь вы так. Это же вы сплеча рубите, а я просто рассуждаю, философствую... И я даже больше вам скажу! Я бы на вашем месте тоже мужа выбрала... Дети – они что, они пришли и ушли, родители для них – отработанный материал... А муж – это надолго, бывает, и на всю жизнь. Вот я, например, про свою Эльзу точно знаю – как замуж выскочит, про меня сразу забудет. Она бы и сейчас уже себя от меня изолировала, если б у нее такая возможность была. Живет со мной, будто я гора, которая неизвестно зачем к Магомету приперлась...
– Но вы же сами ее... провоцируете своей постоянной холодной оценкой!
– Да, провоцирую. И ничего с этим не могу поделать. Очень уж хочется, чтоб она меня воспринимала достойно... Чтобы поняла наконец...
Она не успела договорить – дверь в Эльзину комнату с шумом отворилась. Эльза стояла в проеме худенькая, как мальчик-подросток, туго затянутая в джинсы и черный облегающий свитерок. Непросохшие вихорки на голове торчали смешными рожками, отчего скорбное выражение лица казалось немного несуразным. С трудом сделала несколько шагов, то есть попыталась деревянно промаршировать до кресла, сложилась в него худеньким циркулем. И заговорила тихими короткими фразами, вяло выкарабкиваясь из натужных пауз:
– Я все решила, Елизавета Васильевна. Я не стану рушить вашу семью. Я брошу вашего сына. Не бойтесь, я придумаю, как. Он никогда не узнает, что вы сюда приходили. Даю вам слово. А теперь уходите, пожалуйста. Если можно, побыстрее, пожалуйста. Прошу вас.
Поднялась из кресла, обдала напоследок застывшей в глазах болью. И промаршировала к себе в комнату, аккуратно закрыв за собой дверь.
