Игрок (СИ) - Гейл Александра

Пока я стою в примерочной, это адово создание ни на минуту не замолкает. Цокает каблуками, шастая мимо кабинки, и разговаривает по телефону. По приходу в магазин она так усердно ковырялась своем айфоне, что я успел совершенно самостоятельно набрать костюмов и с комфортом расположиться. И почти уверен, что успею все перемерить, а она так и не наговорится. Сдается мне, Ви относится к весьма распространенному типу людей, которые прутся от собственной важности. И оттого еще приятнее видеть на ее лице замешательство, когда я выхожу из кабинки в совершенно другом образе.

Меня всегда и злила, и забавляла мысль о том, что сколь бы ни были красотки невозмутимы, кого бы в спутники своих идеально продуманных жизней не искали, против заложенных инстинктов бессильны. Это я усвоил еще во времена работы в салоне. Я был приютским мальчишкой: озлобленным, одержимым желанием самоутвердиться любым способом, уверенным в том, что буду нести ненависть как знамя всю свою жизнь. Пожалуй, если бы не Полина, я бы так и остался асоциальной крысой. В общем, типом я был крайне неприятным, но симпатичным, а у владелицы салона красоты была почти нездоровая слабость к смазливым мальчикам, и если бы не это, меня бы не взяли туда работать ни за какие коврижки. Кстати, объективности ради надо признать, что, думаю, мало бы кто позарился на такого дикобраза, каким я являлся в те годы.

Но вернемся к хозяйке. Она была лощеной брюнеткой, под сорок, надменной и уверенной в том, что каждый, кому она пожертвовала хоть копейку, должен в ножки кланяться. Но я был всегда на особом положении, куда менее безобидном. Она под разными предлогами заставляла меня приходить к ней в кабинет раз по десять в день. То принести зеленый чай, то передвинуть мебель, то полить цветы на верхней полке шкафа… И всегда наблюдала. Ее взгляд впивался в меня ледяными иглами. Вы когда-нибудь чувствовали себя насекомым на кончике иглы? Да в ее присутствии я буквально подыхал от запертой внутри ненависти. И она это знала, даже провоцировала.

Еще у нее было множество подруг (только женщин, заметьте). И как только одна из этих стервятниц переступала порог, я начинал скрипеть зубами от злости. Потому что она охотно демонстрировала меня этим гадюкам, будто какого породистого питомца, или анатомическое пособие «особь мужская, одна штука». А еще они приходили ко мне на массаж. Все. И, стоя передо мной на четырех конечностях, одна из них призналась, что хозяйка и сама мечтает побывать на ее месте. Эти слова заставили меня возликовать. Это стало словно актом возмездия, унижения, я будто опустил их до своего уровня, доказал, что деньги не делают их выше меня. Полегчало. И прошло немало времени, прежде чем я осознал, каким был идиотом.

Кстати, хозяйку я не тронул. Она могла сколь угодно считать меня собственностью, но пользовать себя я ей не позволил. И не только потому, что пытался задеть — даже за деньги бы не согласился (а это, поверьте, аргумент весомый). Смотреть на нее не мог, не то что прикоснуться. Надеюсь, подруги вволю поизмывались над ней за эту осечку.

Ви мне их чуть-чуть напоминает. Смотрит, но не воспринимает. И хотя я давно осознал, что был идиотом, и унижение женщин не делает чести никому, некоторые вещи остались неизменными. Мне все еще приятно видеть, как расширяются ее зрачки, как она замолкает на полуслове, увидев меня в идеально сидящем костюме.

— Я перезвоню, — выдавливает наконец блонди и запихивает телефон в чехол, а потом сбивчиво: — Не так плохо, как я ожидала. Поехали. Мы и так потеряли слишком много времени.

Она не ждет, пока я расплачусь на кассе, больше не спорит о том, кто сядет за руль, ковыряется в телефоне и лишь дает указания по поводу маршрута. С одной стороны, ее реакция забавляет, с другой — здорово интригует, ведь я понятия не имею, отчего она вмиг замкнулась и начала напоминать перепуганного зверька. Даже когда мы приезжаем к загадочному Павлу, с которым, судя по словам Ви, обязан быть знаком каждый уважающий себя бизнесмен (боюсь представить, сколько кроется за этим словом на самом деле), ограничивается сухим представлением нас друг другу, а дальше то ли в порядке испытания, то ли потому что хочет наказать, самоустраняется, предоставляя мне возможность себя проявить.

Жен

Я никогда не страдала клаустрофобией, но, думаю, внутри аппарата МРТ чувствую нечто максимально к ней приближенное. И дело вовсе не в замкнутом пространстве, а в последствиях процедуры. Казалось бы, я столько раз слышала слова «операция на сердце», но пульс все равно учащается, дыхание становится более рваным, а кожа начинает чесаться. И сейчас, чем больше я об этом думаю, тем отчетливее кажется, будто на лице волос, который щекочет и раздражает. Ну хоть голову бы повернуть и плечом почесаться, но нет… Сдержаться помогает только понимание, что стоит дернуться, и процедура затянется навечно.

Когда механизм приходит в движение, вытаскивая меня из адовой машины, я наконец вдыхаю глубоко и свободно, и только после этого решаюсь взглянуть в глаза своему доктору — Дмитрию Дьяченко. Он улыбается, но складочку меж бровей разгладить не может. С возрастом беспокойство оставляет на наших лицах множество крошечных подсказок, которые, стоит чуть заволноваться, так и кричат: «все плохо». Я уже слышу их голос.

— Дай-ка я тебя еще раз послушаю, — говорит, заставляя снять рубашку.

Я почти уверена, что если бы сплясала здесь — перед Димой — стриптиз, он бы как врач, видавший толпы голых женщин, и бровью не повел, но все равно на свидания с его фонендоскопом надеваю спортивный бюстгальтер. Из уважения. А еще потому что любое обследование причиняет дискомфорт, и мучиться от мыслей об уместности наготы я не собираюсь.

— Что, плохо? — спрашиваю.

— Тише. Посиди спокойно.

Поджимаю губы. Он так и будет тянуть? Я уже поняла, что дело идут паршиво, но ведь врач никогда не станет пугать пациента словами. Сначала он напугает его анализами, которые выворачивают наизнанку. И зачем мне это ожидание? Будто я не читала в книжках о протекании собственной болезни и могу расстроиться еще сильнее.

— Шумы серьезные? — спрашиваю.

— Жен, — с укором произносит он.

— Дим, — ничуть не смущаюсь я. — Я врач. Я знаю этот взгляд.

Он вздыхает и вешает фонендоскоп на шею.

— Послушай, я знаю, что ты воспринимаешь мои слова с недоверием, та операция… была крайне неудачной, но, пойми, хирургическое вмешательство необходимо, и как можно быстрее.

— Сколько времени у меня есть? — спрашиваю.

— Ты меня слушаешь? Чем меньше, тем лучше.

— Блеск. Тогда как только получу консультацию еще одного кардиохирурга, назначим дату операции, — говорю, начиная собираться.

Расстроилась ли? А то. И не вижу смысла снова проходить кучу тестов, раз уже все понятно. Уверяю, меня еще успеют проверить со всех сторон. Совсем ни к чему новое подтверждение, что я не просто так стою в трансплантационной очереди.

— Однако… Так, послушай, я знаю, что после случившегося ты не доверяешь мне как хирургу, но при таком количестве рубцовой ткани риск осложнений крайне высок. Приходится отступать от учебников…