Эрика Джонг - Страх полета
Секс. Я была потрясена той безграничной властью, которую, как оказалось, он имел надо мной. Энергия, возбуждение, власть, что повергает меня в кромешное безумие! Что тут поделаешь? И как все это увязать с тем, что не надо доставаться слишком легко?
Мне всегда не хватало смелости спросить маму об этом напрямик. Я чувствовала, что несмотря на все свои богемные рассуждения, она слегка разочарована и не имеет должного опыта в сексе, к тому же я считала, что это не тема для обсуждения. Я обратилась к Д.Х. Лоуренсу, и к «Любви без страха», и к «Возрасту любви на Самоа». Даже Маргрет Мид не слишком помогла мне. Что у меня было общее с ее дикарями? (Многое, конечно, но тогда я этого не понимала). Юстас Чессер, доктор медицины, был просто несравненен во всех своих чарующих подробностях («Как осуществлять половой акт», проникновение, предварительная игра, заключительные ласки), но даже ему было не под силу разрешить мои моральные противоречия: как «далеко» следует зайти? В бюстгальтере или без него? В трусиках или без? Брать в рот или нет? А если да, то как же глотать? Все это так сложно. Кажется, что для женщин это все куда сложнее… В основном, как я теперь пришла к выводу, я злилась на мать за то, что она не научила меня быть женщиной, не научила меня установить мир и равновесие между яростным голодом моего влагалища и голодом, терзавшим ум и сердце.
Итак, я изучала женщин, глядя на них глазами мужчин-писателей. Не мужчин-писателей, конечно, а писателей-мужчин, воспринимаемых мною как боги и авторитеты, которым можно безоглядно доверять.
Понятно, я принимала на веру все, что они говорили, даже если это шло вразрез с логикой, моим чутьем и опытом. От Д.Х. Лоуренса я узнала, что такое оргазм, обманчивый, как леди Чаттерли. Он рассказал мне, что все женщины боготворят «Фаллос» — да он и сам уважительно пишет это слово с заглавной буквы. Шоу огорошил меня тем, что женщины не могут быть ни художниками, ни артистами; Достоевский объяснил, что «они», то есть «мы», начисто лишены религиозного чувства; а Свифт и Поп поведали, что религиозное чувство у женщин просто избыточно, посему им не хватает рациональности; Фолкнер же высказал мысль, что «они» — матери земли и, подобно Луне, повелевают отливами и приливами, а по плодородию и животворящей силе подобны Солнцу; Фрейд обнаружил в них ущербное суперэго и «неполноценность», и пришел к выводу, что больше всего на свете им хочется заполнить имеющуюся пустоту пенисом.
Но как же разобраться во всем этом мне — девочке, которая ходит в школу, учится лучше, чем любой мальчик, рисует, пишет стихи и посещает студенческую «лигу искусств» по субботам, а по будням вечерами выпускает газету высшей школы (правда, в качестве корректора и помощника главного редактора; девушка никогда не займет пост главного редактора — это нигде не оговорено и, все же, не вызывает сомнений)? Как совместить приливы и отливы, плодородие и материнство, землю, солнце и луну с почитанием лоуресовского «Фаллоса»?
Впервые в жизни я встретилась с «Фаллосом» в возрасте тринадцати лет и десяти месяцев в нашей уютной гостиной, преобладающим цветом которой был сочно-зеленый оттенок зелени авокадо, приводивший в трепет мою превозносящую зеленый цвет мать. Я прекрасно помню, что сей предмет принадлежал Стиву Аппельбауму, студенту предпоследнего курса, увлеченному искусством, так же, как и я, бывшая в те времена новичком в школе. Больше всего мне запомнился абстрактный узор синих вен, отсвечивающих пурпуром Кандинского. Перед моим взором встают потрясшие меня особенности: огромный (правда, как определить на сколько огромный, если вам не с чем сравнивать?), конечно же, обрезанный предмет, живущий собственной, загадочной жизнью. Сначала он заявил о себе, расширяя гульфик (тогда мы сидели на диване, склонившись голова к голове, и «ласкали друг друга ниже пояса», как удачно выразился один из нас). Тогда он расстегнул молнию на брюках (удивляюсь, как ему удалось проделать это вполне успешно, с его-то дрожащими пальцами?) и одной рукой (другая пребывала под моей юбкой, лаская лоно Изадоры) извлек оттуда (распихав кое-как полы рубашки) огромную красную штуку, ярко выделявшуюся на фоне его синих джинсов и клетчатой рубашки. После чего я окунула правую руку в вазу с розами, которую моя помешанная на цветах мама всегда держала на кофейном столике, и мокрой от воды и цветочной слизи рукой принялась ублажать Стива. Как именно я это делала? Тремя пальцами? Или всей кистью? Возможно, поначалу я делала что-то не так (ведь только позже я приобрела необходимый навык и стала мастером своего дела). Стив запрокинул голову в экстазе (правда, не теряя контроля: как-никак папа смотрел телевизор в столовой); немного спустя, он извлек из кармана заблаговременно припасенный носовой платок и использовал его не совсем по назначению. Если я начисто забыла технические подробности этого приключения, то эмоции помню, как сейчас. Я переживала радость от того, что смогла в ответ дать ему удовольствие (зуб за зуб, или клитор за удовольствие), но и упивалась ощущением власти, особой власти, которую я получила над Стивом — той власти, которой не добьешься живописью или поэзией. Теперь я тоже приобщилась к этой стороне жизни — может быть, не совсем, как леди Чаттерли, но тоже неплохо.
Приближаясь к завершению нашей идиллии, Стив (которому было семнадцать, тогда как мне — всего четырнадцать) захотел, чтобы я взяла «это» в рот.
— А что, неужели люди действительно так делают?
— Конечно, — сказал он столь безапелляционным тоном, словно я спросила, как его зовут. Он двинулся к книжному шкафу на розыски Ван де Вельде (тщательно замаскированного за «Сокровищами искусства Ренессанса»). Но это было выше моих сил. Я даже вслух не могла произнести что-нибудь подобное. А не забеременею ли я от этого? Хотя, похоже на то, что мое смущение и отказ были обусловлены социальными градациями, привитыми мне мамой, преподавшей мне на свой лад историю искусств. Как ни как, Стив из Бронкса, а я живу поблизости от Западного Централ-Парка. Даже если я намерена обожествлять «Фаллос», то уж, по крайней мере, пусть он принадлежит уроженцу, скажем, Саттон Плейс, а не каких-нибудь трущоб.
Так или иначе, я распрощалась со Стивом и принялась за мастурбацию, голодание и поэзию. Я утешалась тем, что мастурбация, по крайней мере, позволит мне сохранить чистоту.
Стив продолжал ублажать меня с помощью продолговатого флакона «Шанель № 5», любимых духов Фрэнка Синатры, и цитировал великолепные строчки из Йейтса. Он звонил мне по телефону каждый раз, когда был пьян и на каждый мой день рождения в течение пяти последующих лет. (Может быть, именно то, как я строчила, вдохновило его на такую верность?)
