Моя (не)любимая бывшая (СИ) - Рымарь Диана

Куда только делись? Это же целых сто шестьдесят восемь часов, если так по-хорошему посчитать.

Те шестьдесят восемь часов, на протяжении которых мы не расставались.

Мы со Снежаной поставили на паузу все на свете.

Разборки с родителями, тревоги по поводу процесса над Ваганом, будь он неладен. Ведь хождение в полицию на допросы — это жуткие нервы. Слава богу, следователь оставил Снежану в покое, занялся другими жертвами.

Единственное, чем мы со Снежаной не пренебрегали в эти дни, — это заботой о нашем ребенке.

Мы сходили на УЗИ, вместе слушали биение сердца нашего ребенка. Снежана плакала, я держался, хотя самому хотелось пустить слезу. В горле стоял ком таких размеров, что проглотить его было попросту нереально.

Я думал раньше, что буду тронут тем, как растет внутри любимой женщины мой ребенок. Но в реальности оно трогает в десятки раз сильнее, сердце щемит.

В общем, это были очень насыщенные семь дней. Мы со Снежаной чем только не успели заняться. Ходили гулять, смотрели кино, готовили, любили друг друга. Положительные эмоции на максимум. Самая крутая неделя в моей жизни.

Сказка!

Единственное, чего за последнюю неделю не произошло, — я так и не решился снова сделать ей предложение.

В самом деле, что я ей достойный жених, что ли? После всего…

Я не знаю, почему она со мной сейчас.

Понятия не имею, по какой причине она остается рядом, позволяет мне нежиться с ней, ласкаться, общается со мной с такой охотой.

Кажется, стоит только заговорить с ней о серьезном: о чувствах, совместной жизни в Москве, о браке, и она… Как возьмет, как пошлет меня на три буквы. И правильно сделает, между прочим.

Только если она так сделает, я ж не переживу…

Я загнусь без нее, больше один не смогу.

И все-таки понимаю, давно пора сделать предложение. Я ведь не неделю с этой женщиной прожить хочу, а жизнь. По возможности не одну, кстати. Не знаю, кто как, а я верю в теорию родственных душ. Отчего-то мне кажется, что мы со Снежаной были знакомы еще до рождения. Глупо, понимаю. Это очень по-детски верить в подобное. Но вот такое у меня ощущение, и никуда от него не деться.

Надо просто это сделать.

Обнажить перед ней сердце.

Сказать все как есть: «Люблю тебя больше всего на свете!»

Взять и вручить Снежане кольцо.

Пусть думает серьезную думу, хочет ли она за меня замуж.

Какое это будет предложение по счету? Третье, кажется… И все ей сделаны, больше ни одну женщину я не звал, только ее. А, плевать. Третье так третье. Надеюсь, в этот раз она не ответит отказом.

Ей ведь хорошо со мной, да? Мурлычет каждый день что-то ласковое, дается гладиться, льнет ко мне.

Обожаю…

Захлебываюсь от переизбытка эмоций к этой женщине, готов что угодно для нее сделать.

И делаю каждый день. Что ни попросит, все к ее ногам.

Сегодня утром попросила на завтрак корзиночки с белковым кремом, так я побежал, купил.

Теперь жду, когда она накупается, выйдет из ванной, чтобы угостить ее сладким.

Все, я, кажется, окончательно созрел, чтобы наконец вручить ей кольцо.

Может, в пирожное его засунуть?

Открываю коробку, решаю, стоит ли.

На меня смотрят четыре пирожных в форме цветов, помещенные в корзинки из песочного теста. Пахнут одуряюще сладко и выглядят очень аппетитно.

Кручу в руке кольцо, думаю, какое пирожное выбрать жертвой.

Белое, красное, синее, розовое?

Рулетка, блин.

— Снежана? — зову ее. — Ты какого цвета корзинку хочешь? Тут четыре варианта…

— А? Что? — слышится ее возглас из ванной.

И именно в этот момент раздается звонок в дверь.

Напрягаюсь.

В голове крутится нескладуха из глубокого детства:

«Кто стучится в дверь моя?

Видишь, дома нет никто!»

Так и хочется притвориться, что в квартире вправду никого нет. Тем не менее иду в прихожую, смотрю в глазок, а то мало ли что.

В глазке виднеется мать с растрепанными волосами.

В первую секунду даже не хочу открывать, но все же делаю это.

Ведь это мама.

К тому же я такой ее никогда не видел. Всегда аккуратная, модно одетая, со здоровым цветом лица, сейчас она напоминает свою собственную тень.

— Как ты меня нашла? — спрашиваю, открывая дверь.

Ведь мы не виделись после того злосчастного обеда.

А она на мой вопрос даже не реагирует. Заходит в прихожую, руки разводит и стонет, да так жалобно, что мне за нее делается больно:

— Барсег, его так избили, так избили…

За ней в прихожую вваливается отец.

— Кого избили? — поначалу не понимаю.

А родители даже не спрашивают разрешения, проходят в квартиру. Бегло осматривают гостиную, направляются на кухню, что располагается тут же.

— Дай матери воды, — просит отец.

Я автоматом тянусь к холодильнику, достаю непочатую бутылку минералки. Да так и застываю с ней, слушая причитания матери:

— На нем живого места нет! Барсег, у тебя же есть какие-то знакомые, дай денег, защити его, он же брат твой. Неужели тебе его нисколько не жалко? Его тесть угробит…

Тут-то до меня и доходит, что произошло. Братца избили в тюрьме. Что ж, ожидаемо. Я ведь говорил с его невестой, Кариной, и доподлинно знаю, что этот поганец вытворял с девчонкой. Скорей всего, ее отец решил как следует проучить несостоявшегося зятя.

Но с какого перепугу я должен жалеть этого козла? Он мне чуть всю жизнь не угробил, к тому же страдает за дело.

Впрочем, кое-кого в такой ситуации мне и вправду жалко — мать.

— Мам, успокойся, пожалуйста, — протягиваю ей воду. — Даже если его побили, по заслугам получил. Он же садист! Как ты этого не понимаешь?

— Не понимаю, — взвивается она. — Не понимаю, и все тут! Как ты можешь быть таким равнодушным к родному брату, таким жестоким…

Ну приехали…

И надо же именно в этот момент в дверном проеме кухни показаться моей русалке. Снежана заходит в комнату с еще влажными после душа волосами, замотанная с ног до головы в коричневый банный халат.

— Здравствуйте, — тихо лепечет.

— Что она здесь делает? — тут же взвивается мать.

Этот ее вопрос выхлестывает меня окончательно.

— Она тут живет! — резко осаживаю родительницу.

— Ах так… — мать упирает руки в боки. — Неужели совести у вас нет никакой? Вагана там чуть до мяса не избили, а они тут живут вместе, пирожные трескают…

С этими словами она вдруг хватает коробку с купленными мной корзинками, секунду примеряется и, еще до того, как я успеваю ее остановить, швыряет их в Снежану.

Моя драгоценная умудряется увернуться, охает, прячется за дверной проем.

— Каролина, очнись! — рявкает отец. — Успокойся…

— Снежана-то тут при чем? — я кричу на мать. — Она никого не била!

— Она могла бы и смолчать, не выносить на люди всю ту грязь… — шипит мать. — Тогда бы не было ничего!

Неожиданно Снежана показывается перед моими родителями и отвечает звенящим от напряжения голосом:

— Я молчала пять лет! И что хорошего из этого вышло? Он над другими издевался… Неужели вам никого, кроме своего сыночка, не жалко? Он изверг!

— А ты на меня не кричи! — взвивается мать. — Мала еще на старших кричать, ишь ты праведная какая… О других она заботится. Ты сына роди, воспитай, а потом умничай, кого и когда матери должно быть жалко. Не стыдно тебе такое мне говорить?!

Она бросает все это Снежане в лицо и резко подается в ее сторону.

Но я успеваю загородить собой Снежану, рявкаю на мать:

— Успокойся! Не смей ее трогать.

Тут подключается и отец, он обхватывает мать за талию, тащит в противоположную сторону.

— Каролина, пойдем… Я говорил, не надо было приходить.

С этими словами отец утаскивает мать из квартиры.

Я же остаюсь со Снежаной на кухне, обнимаю ее и…

Даже не знаю, что сказать.

Извиниться за мать? За себя? За то, что у меня такая семья уродская?

В результате так и не решаю, что сказать. Молчу, как идиот.

Прижимаю Снежану к себе, глажу по мокрым волосам и силюсь придумать, как хоть чуть-чуть сгладить эту паршивую ситуацию.