Николайо Андретти (ЛП) - Хантингтон Паркер С.
Я настороженно смотрю на него.
— Что это?
— Боксерская груша.
— Не похоже.
— Я был в бешенстве.
Я колеблюсь.
— На кого?
— На себя.
И снова я колеблюсь. Я не привыкла утешать никого, кроме Мины, но в последнее время она не особо нуждалась в утешении. На самом деле, мне кажется, она уже давно счастлива. Поэтому я настороженно делаю несколько шагов вперед, к Николайо, шагая вперед только потому, что мне неприятно видеть его таким. Таким злым. Сырым. Поверженным.
— Что случилось? — спрашиваю я.
Он перестает резать грушу и роняет нож на пол, но его спина по-прежнему обращена ко мне, загорелые мышцы напряжены.
— У Винсента Романо рак, — говорит он, его голос побежден.
— Что?
— У Винсента Романо рак, а я только что пытал его. Я бил его. Я обвинил его в утечке информации из нашего убежища, но это был не Винсент. Это был Джон. ЧЕРТ! — кричит он, прежде чем его голос переходит в прерывистый шепот. — Я чудовище, Минка. Тебе лучше без меня.
— Я… Джо… — Я не знаю, что сказать, перегруженная информацией, которую он мне сказал.
С нашими жизнями мы оба всегда предполагаем худшее. Это запрограммировано в нас. Это отстой, но такова жизнь. Я отказываюсь верить, что Николайо — плохой человек. Не учитывая того, что я видела.
Некоторое время слова не даются мне, но, в конце концов, я останавливаюсь на том, что для меня важнее всего.
— Ты не чудовище, Николайо. Ты хороший человек. Ты защищал меня. Ты прыгнул под пули ради меня. Дважды…
— Если ты считаешь меня хорошим человеком, когда я защищаю тебя, значит, я делаю это неправильно.
— Знаешь что? Именно так. Защищая меня сегодня… Ты все делаешь правильно. То, что произошло сегодня… Ты просто отреагировал на то, что я в опасности. Ты не можешь ненавидеть себя за это. Ты не чудовище, Николайо.
Я подхожу к нему и нерешительно кладу руку на его голую спину, дрожа от прикосновения, пока он не отстраняет меня. Инстинктивно я делаю несколько шагов назад, как будто расстояние защитит мое сердце от внезапной боли, вызванной его отказом.
Наконец-то… наконец-то он смотрит мне в глаза… и говорит:
— Тебе лучше без меня.
А потом он уходит, ни разу не оглянувшись. Он даже не замедлил шаг. Я протягиваю руку, чтобы коснуться его, но он проскальзывает мимо меня, наклоняя свое тело так, что оно не задевает мое, когда он проходит мимо.
И я не знаю, почему он борется со мной. Борется с этим. С нами. Но это больно.
Чертовски больно.
Я благодарна, когда мне звонит Мина, и рада, что хоть как-то отвлеклась от Николайо. После нашего разговора он зашел в одну из спален на складе и с тех пор не выходит. Я так и не смогла заснуть, и весь день прошел с мучительной медлительностью. Сейчас уже ночь, а я до сих пор не видела, чтобы он выходил из комнаты.
А я, может быть, притаилась в коридоре каждые несколько минут, а может, и нет.
Мина случайно застает меня в один из таких моментов. Я нажимаю кнопку ответа на видеозвонок и направляюсь по коридору в сторону офиса, где самое сильное соединение WiFi. Однако я остаюсь в коридоре, мне не по себе от мысли, что я вхожу в кабинет Николайо без приглашения.
— Привет, Минка!
— Как дела, малышка?
— Мне двенадцать, — напоминает она мне.
— Все еще ребенок, даже когда тебе в тринадцать раз больше, — напоминаю я ей, хотя и полусерьезно.
Меня отвлекают мысли о Николайо.
— Что случилось? — спрашивает Мина, как всегда проницательная, и я вспоминаю, что ей скоро исполнится тринадцать и она в мгновение ока окажется в средней школе.
Я открываю рот, чтобы сказать ей, но слова замирают у меня в горле. Иногда мне хочется рассказать ей о таких вещах, как если бы у нас были нормальные отношения между братом и сестрой, но это не так. Я одновременно и ее сестра, и ее мать, а это значит, что между нами есть границы приличий. И это включает в себя отказ от разговоров с ней о моих дурацких мальчишеских проблемах.
И, видимо, Мина это уловила, потому что теперь настала ее очередь хмуриться.
— Почему ты всегда так делаешь?
— Что делаю?
— Скрываешь от меня вещи. То, что, как я знаю, ты хочешь сказать.
— Я… я не делаю этого специально.
Ее лицо опускается.
— Нет, делаешь.
— Я просто… Ты моя сестра, Мина, и я люблю тебя. Я не хочу обременять тебя своими проблемами.
На ее лице появляется шокирующая вспышка гнева.
— Как я поступаю с тобой?
— Что?! С чего ты взяла? Ты не обуза, Мина. Никогда, — решительно говорю я, подразумевая это.
Но Мина уже повернула голову, ее внимание приковано к кому-то другому. Мое лицо краснеет, когда я слышу голос Эрики на заднем плане. Еще больше оно портится, когда я вижу, как лицо Мины загорается в ответ на слова Эрики.
Мне больно. Больше, чем мне хотелось бы признать. В глубине души я понимаю, что обижаться на то, что Эрика может сделать Мину счастливой, — это мелочно. Я должна быть счастлива, что Мина счастлива, но ничего не могу с собой поделать. Как социальный работник Мины, Эрика сыграла огромную роль в том, что забрала у меня Мину, и я никогда не смогу этого простить.
Я не хочу никогда этого прощать.
Я закрываю глаза, не желая видеть, как Эрика делает Мину счастливой, в то время как я практически бесполезна — не могу навестить Мину и ничего не могу сделать, чтобы развеселить Николайо. Я погружаюсь в жалость к себе, ненавидя себя за то, что я такой человек, но не желая меняться. Не тогда, когда это означает альтернативу — взять на себя ответственность за то, что моя жизнь так испорчена.
— Ты ненавидишь Эрику. Не так ли? — говорит Мина, и ее слова поражают меня.
Хорошо, что мои глаза были закрыты.
Оправившись от шока, я открываю глаза, вздыхаю и говорю:
— Я… да.
Я больше не хочу лгать Мине.
Она заслуживает правды.
— Она неплохой человек. Она мне нравится.
— Ты говорила мне, что ненавидишь ее.
— Мне было восемь, и меня тогда только забрали у тебя.
— А сейчас? — Я смягчаю голос. — Ты не обуза для меня. Никогда.
— Я знаю, что ты делаешь.
— Ч-что?
— Ты водишься с мерзкими мужиками, потому что думаешь, что тебе нужны деньги, чтобы вытащить меня отсюда, но тебе не нужно вытаскивать меня отсюда.
У меня отпадает челюсть, и я ошеломлена.
— Ч-что? Как? Кто тебе это сказал? Я не…
— Минка, — говорит она, останавливая меня своим тоном. На ее лице — мрачное выражение, какое не должно быть у двенадцатилетней девочки. — Ты не должна этого делать.
— Что? Конечно, я должна.
— Нет, не должна, — настаивает она, ее тон непреклонен.
— О чем ты говоришь?
— Я…, — колеблется она. — Я счастлива здесь, Минка. Я люблю тебя так сильно, так сильно, но я не хочу уезжать. Я не чувствую себя так, как раньше. Потребовалось время, но теперь мне здесь нравится. Школа, в которую я хожу, намного лучше прежней; люди дружат со мной; учителя хорошо относятся ко мне; мне не нужно смотреть, как ты съедаешь по полпачки лапши, пока тратишь все свои деньги на мою еду; и, честно говоря, я знаю, что для нас обоих будет лучше, если я останусь здесь.
Кажется, я хнычу, но точно не знаю. Я слишком ошеломлена ее словами, чтобы обращать внимание на что-либо, кроме нее.
— Но…
— Мне здесь нравится, Минка. Но это не значит, что я тебя не люблю, — говорит она, всегда звучащая гораздо мудрее своих лет.
Наверное, так бывает, когда жизнь заставляет тебя взрослеть слишком быстро. Была ли я такой же мудрой, как она, когда была в ее возрасте? Потому что сейчас я точно не чувствую себя мудрой.
Она продолжает:
— Это просто означает, что остаться здесь — то, что мне нужно.
И впервые с тех пор, как я приступила к этому высасывающему душу плану по добыче золота, я сомневаюсь во всем. Что, если Мина права? Что, если ей будет лучше там, а не со мной?
