Многогранники - Способина Наталья "Ledi Fiona"

История о том, что у Льва был роман с однокурсницей, которую он бросил, узнав о ее беременности, тоже вообще-то тянула на рейтинговую тему для ток-шоу, но Машу это уже не удивляло. Мир вокруг вдруг стал казаться нереальным. Будто они все — лишь персонажи мыльной оперы. И Волков с почти киношной гибелью родителей, и Крестовский, заброшенный в чужую ему страну, и сама Маша с грязной тайной рождения…

Когда Маша выбралась из оврага с противоположной стороны, мелкий дождик превратился в ливень. Джинсовая куртка промокла насквозь, как и кеды. О джинсах не стоило и говорить: они все были измазаны жидкой грязью. Маша очень хотела позвонить Димке, но ее телефон остался дома. Она могла бы попросить телефон у кого-нибудь из прохожих, но, во-первых, сомневалась, что кто-то его даст, а во-вторых, она не помнила Димкин номер. Если бы бабушка была жива, Маша, наверное, поехала бы к ней. Хотя бабушка, оказывается, теперь и не бабушка вовсе. К Димке Маша поехать не могла, потому что ста рублей, оказавшихся в кармане, на такси не хватило бы.

Маша направилась к метро и спустя десять минут поняла, что едет в сторону универа.

Мысль пойти к Крестовскому даже не показалась странной. Странно было узнать, что у их родителей был роман, странно узнать, что твоя мать — деревенская девица, не обремененная моралью. А набрать на домофоне номер квартиры Крестовского было, пожалуй, самым нормальным действием за сегодняшний день.

Он ответил через три гудка, и Маша поняла, что откуда-то знала, что он окажется дома.

— Это Маша. Я могу войти?

Ответа она не расслышала, но замок запищал, давая знать, что его открыли. Консьерж посмотрел на нее так, будто она сделала что-то плохое лично ему, но Маше было все равно. В лифте она, правда, немного смутилась, увидев свое отражение: джинсы в земле, волосы свисают мокрыми сосульками, нос красный. Впрочем, чего еще от нее можно было ждать? Вероятно, это и было ее истинное лицо.

Вежливая улыбка слетела с губ встретившего ее Крестовского с такой скоростью, будто ее сдуло ураганом.

— Маша? — его голос прозвучал так, словно он не был уверен в том, кто перед ним.

Маша хотела сказать что-нибудь смешное, чтобы с его лица исчезло испуганное выражение, но вместо этого разрыдалась, громко и некрасиво.

Крестовский наконец отмер и, схватив ее за плечи, втащил в квартиру.

Глава 17

Ты — эхо всех самых важных событий.

Юла рыдала в трубку. За время общения с Романом она встречалась со своим отцом трижды, и все эти встречи заканчивались одинаково. Юла не рассказывала подробностей. Просто говорила, что она на фиг никому не нужна и все бесполезно. Роман в душу не лез, но ему было до смерти ее жалко, и он очень хотел хоть как-то ее поддержать. По телефону поддерживать рыдающую девушку было сложно, поэтому он рвался приехать, чтобы можно было сидеть рядом, держать за руку, обнимать, но Юла сказала, что она не в форме. Роман попытался ее убедить, что форма здесь вообще ни при чем, но Юла стояла насмерть. В итоге они сошлись на том, что встретятся завтра и сходят в кино или в любое другое место, на усмотрение Юлы. Тема фотосессии в разговоре так и не всплыла, и Роман теперь даже не представлял, как об этом заговорить, потому что Юла была такой расстроенной и потерянной, что фотосессия с умеренной обнаженкой уже не казалась таким уж кошмаром. В конце концов, она взрослая девушка и сама понимает, что делает. Он ей не муж, чтобы устраивать сцены.

После разговора с Юлой Роман позвонил матери, и они проговорили почти тридцать минут. Мама благополучно добралась до Лондона и, кажется, уже вполне пришла в себя. Тему Патрика не поднимали, хотя Роману очень хотелось выяснить, закрыт ли для мамы этот вопрос. Однако мама ловко уходила от ответа, рассказывая то о грядущем юбилее кузины, то о своих грандиозных планах на уик-энд, что Роман в итоге так и не смог вернуть разговор в нужное русло. Радовало лишь то, что в маминых планах на ближайший уик-энд Патрик не значился.

После мамы Роман позвонил по видеосвязи лондонскому деду, а потом родителям отца. Повторять заранее отрепетированную историю про дверной косяк, в который он врезался в темноте, было немного стыдно, и, кажется, русская бабушка так в нее и не поверила, но вариантов не было: Роман обещал звонить им по выходным, и пропустить разговор означало бы нарваться на неудобные расспросы и нотации. Для себя он давно решил звонить строго по графику и говорить только о том, что готов рассказать сам. Как правило, у родственников вопросов не оставалось и ему не приходилось врать. Слова о том, что ему хорошо в Москве, он считал ложью во спасение, поэтому как-то с ней смирился.

Покончив с разговорами, Роман выпил сок и, улегшись на диван, устроил ноутбук на животе. Спустя пару минут он понял, что, вместо того чтобы следить за футбольным обзором, думает о Маше, прокручивая в голове их первую встречу, когда он еще не знал, что у нее отношения с Волковым.

В его первый день в универе девчонки из группы разглядывали его с неприкрытым интересом. Юла и вовсе вела себя так, будто он уже был ее собственностью. Роман, оглушенный новой обстановкой и свалившейся на него информацией, вежливо улыбался, коротко отвечал на вопросы и честно пытался запомнить, кто есть кто, дико жалея, что рядом нет Стива, который отличался умением перетягивать внимание на себя.

О Маше Юла тогда сказала лишь: «А это Машка. Ее мама у нас преподает», как будто наличие мамы в преподавательском составе было единственной причиной, по которой на Машу можно было обратить внимание. Роман привык к тому, что в любом коллективе есть свои лидеры и свои фрики, поэтому утруждать себя размышлениями об этом не стал. А потом Маша повернулась в его сторону. Он соврал бы, если бы сказал, что она была сногсшибательно красивой. Юла была гораздо красивее. И тем более соврал бы, если бы сказал, что Маша была милой и приветливой, — на самом деле она едва скользнула по нему взглядом, но ему почему-то захотелось ей улыбнуться, что он и сделал. Маша то ли этого не увидела, то ли ей было все равно. И следующие сорок пять минут Роман неожиданно для самого себя провел в переживаниях по поводу того, что он не понравился незнакомой Маше с параллельного ряда. Юла без конца что-то рассказывала, Роман кивал ей, улыбался, старался быть вежливым, а сам все время посматривал в сторону Маши, но та упорно не обращала на него внимания. И только в конце лекции, когда Роман, переключившись наконец на Юлу, пытался вникнуть, куда именно он приглашен, он почувствовал на себе взгляд Маши. Повернувшись к ней, он вежливо улыбнулся. Маша же в ответ посмотрела так, будто успела оценить его за эти несколько секунд и он показался ей абсолютно неинтересным. Не то чтобы Роман считал себя мегаинтересным парнем, но тогда его накрыло досадой, на смену которой пришел азарт. Он привык нравиться девушкам, и в тот момент ему отчаянно захотелось, чтобы Маша, о которой он абсолютно ничего не знал, больше не смотрела на него как на пустое место. У него даже наметился план, но, выйдя из аудитории, он увидел рядом с Машей Волкова, и для него все закончилось, так и не начавшись. Он принял тогда приглашение Юлы, и пару часов спустя они уже целовались на заднем сиденье такси, которое везло их на какую-то вечеринку. Юла была красивой, яркой, веселой, и Роман дал себе слово, что у них все будет отлично.

Вскоре Роман понял, что его мимолетное желание исполнилось. Маша больше не смотрела на него как на пустое место. Она смотрела с раздражением, с неприязнью, иногда задумчиво. Роман чувствовал ее взгляд, но больше не смотрел в ответ. Он был рад за Волкова, которому повезло с Машей, и у него созрел новый план — ни под каким предлогом не вмешиваться в их идиллию. Этот план работал целых восемь месяцев. А потом дал сбой, потому что вдруг оказалось, что Маша умеет слушать не только Волкова. И смотреть умеет так, будто ей не все равно, существуешь ли ты.