Запрети любить (СИ) - Джейн Анна

Эта была исповедь — короткая, но сильная. Исповедь отца, потерявшего своего ребенка. На моих глазах появились слезы, которые я поспешила украдкой вытереть. В каждом слове Кости таилась боль. А взгляд стал потерянным, почти беззащитным — словно он наяву видел свою Катюшу перед собой.

— Мы не успели с ней попрощаться. Нас не пускали врачи. Прошло столько лет, а я до сих пор виню себя за то, что она уходила одна, и рядом с ней никого не было. Только врачи. После похорон Игнат приехал домой, зашел в ее комнату и включил мультик про этого Тоторо. Просидел в ее комнате весь день, и этот мультик шел, шел, шел… Игнат так и уснул на ее кровати, а я отнес его в свою комнату. — Костя вытер слезы тыльной стороной ладони. — Что-то я не о том стал говорить. Ты уж прости, Ярослава. Воспоминания, черти бы их дери. Никуда от них не деться. Плохой я отец, в общем. Не спас свою девчонку.

— Нет. Ты потрясающий отец, — тихо сказала я. — О таком я могла только мечтать. Правда. Мне очень жаль, что в вашей семье произошло такое горе, Костя. Очень. Соболезную. Это ужасно несправедливо!

Он кивнул, принимая мои слова.

— Ты очень напоминаешь мне Катю. Иногда смотрю на тебя и думаю — какой бы она была, моя Катя? Такого же роста? С такими же длинными волосами? Ты знаешь, у нее были очень красивые волосы. Мать заплетала ей французские косы, и у нас вечно всюду были разбросаны заколочки, бантики, резиночки… Когда Катюша лишилась волос, она так плакала, что сердце обливалось. Она так не плакала, когда проходила лечение — такое, от которого взрослые мужики волком выли, куда там ребенку… Игнат тогда тоже сказал, что побреет голову под ноль. Чтобы поддержать сестру. Сказал — и сделал. Сам. Машинкой, которую стащил у меня. Вышел из ванной лысый. Мы с его матерью чуть не упали, зато Катюша плакать перестала. И я тогда тоже, знаешь, пошел и побрился под ноль. Чтобы поддержать дочь. — Костя улыбнулся, глядя в стену, вспоминая драгоценный момент жизни, который берег от других. — Она увидела меня, посмотрела так серьезно и сказала: «Папа, ты с ума сошел? Ладно, Игнат, но ты куда? Теперь все будут думать, что мы вшивая семья».

Отчим рассмеялся, и взгляд его стал теплым, а от уголков глаз разбежались морщинки-лучики. Я тоже улыбнулась. Он говорил о дочери с такой любовью, что нельзя было не улыбаться, только вот на душе было горько.

Несправедливость. Словно болезнь, она поражает общество. Разъедает людей, точно ржавчина — металл. Плавит души в адском огне. Уходят те, кто должен прожить долгую счастливую жизнь. Невинные. Достойные. Светлые. А подонки вроде монстра остаются.

Передо мной возникло его почти забытое лицо. Нет, отец не был похож на зверя — симпатичный молодой мужчина, немного выше среднего роста, худощавый и улыбчивый. С обманчивыми ямочками на щеках — такими же, как у меня. Принято считать, что ямочки бывают только у милых и веселых людей. И, наверное, монстра таким и считали посторонние. Свою суть он раскрывал лишь дома. Показывал настоящего себя. Жестокого тирана, избивающего беззащитную жену.

Должно быть, лицо у меня изменилось, потому что Костя вдруг спросил:

— О чем задумалась, Яра? Я что-то не то сказал?

— Н-нет, — с легкой запинкой ответила я. — Просто… Тоже кое-что вспомнила.

— Расскажи. Если хочешь, конечно.

И я рассказала то, о чем молчала столько лет.

— Однажды в детстве я… Я включила «Ведьмину службу доставки» по телевизору. Но пришел мой… мой отец, — с большим трудом назвала я монстра отцом. — Он захотел смотреть что-то другое. Не помню, что. Футбол, кажется. Играла его любимая команда. Забрал пульт и переключил на другой канал, а меня выгнал. Мне стало так обидно, что я пошла к маме и заплакала. Мама… Мама зачем-то сказала ему что-то вроде: «Пусть ребенок посмотрит». А он…

Я замолчала, перед глазами видя ту самую сцену из детства. Внутри все сжалось от страха, который остался во мне даже спустя столько лет. Я вновь почувствовала себя ребенком в логове монстра.

— Что он? — мягко спросил Костя.

— Он поднялся и без слов ушел на кухню, — ответила я, не слыша своего голоса — слышала лишь биение своего пульса в висках. — А пришел с молотком для отбивания мяса. Хотел ударить маму, но она увернулась. Тогда он кинул в нее этим молотком и разбил окно в зале. Мама схватила меня, и мы заперлись в спальне. Он ломился в комнату и кричал, чтобы мама немедленно открыла, иначе он убьет ее, а потом меня и себя. Так продолжалось до тех пор, пока не пришел участковый — его вызвал кто-то из соседей. Тогда монстр… то есть, отец пришел в себя. Улыбался, говорил, что это просто семейная ссора, а соседи все неправильно поняли. И мама… Она не знала, что делать, только кивала на каждое его слово. Наверное, потому что ей было страшно. А потом участковый и соседи ушли и…

Я замолчала.

На скулах Кости заиграли желваки, во взгляде появилась хищное выражение, ноздри трепетали от гнева.

— Что было потом? — еще более мягким голосом спросил отчим. Деланно мягким — ему не хотелось меня пугать.

— Он схватил маму за волосы и стал бить ее по лицу, — все еще видя перед собой эту отвратительную сцену, ответила я. — А затем утащил в спальню, и я слышала, как она кричит. Когда он утаскивал ее, она всегда кричала. А я пряталась под кроватью и зажимала уши, чтобы не слышать.

И просила старшего брата помочь. Брата, которого у меня никогда не было. И не будет.

— На следующий день он просил у нее прощения. Умолял не бросать. Обещал, что это не повториться. Но это повторялось несколько раз в месяц. Он словно становился одержимым. Поэтому… Поэтому не говори, что ты плохой отец, — продолжала я. — Ты замечательный. Правда.

— Тебе было страшно, — тихо сказал Костя.

Я кивнула и отвернулась, снова чувствуя слезы. Боже, отчим решит, что я плакса.

Мне было очень страшно. И сейчас — тоже.

— Он больше тебя не тронет. Никогда. Обещаю.

Отчим коснулся моей руки и осторожно похлопал меня по ней. Я благодарно ему улыбнулась.

— Знаю от твоей мамы, что этот скот издевался над вами. И вы сбежали, когда он взялся за нож. Встретил бы — оторвал бы у подонка все, что висит. — В его голосе проскользнула сталь. — Только обещание, которое я дал, не позволяет найти его и прибить. Ярослава, девочка моя, я тебе отца, может, и не заменю, но оберегать буду, как родную дочь. Поняла?

На глаза снова навернулись слезы. Иметь такого отца, как Костя, — это мечта. Игнат не понимает, как ему повезло.

— Спасибо, — прошептала я.

— Теперь все хорошо. Вы с мамой молодцы. Справились с этим. Просто забудь это, как страшный сон. И напиши книгу с этим… как его, вайбом, как у этого режиссера. Мия…

— Миядзаки. Хаяо Миядзаки.

— Точно. Напишешь и дашь прочитать. Договорились? — спросил Костя.

— Договорились, — кивнула я.

— Закрепим!

И мы дружески стукнулись кулаками. Теперь я точно сделаю это!

Поболтав еще немного — теперь уже на отстраненные темы, мы разошлись. Костя решил поработать немного в кабинете, а я отправилась в свою комнату. Рассказ отчима об умершей дочери тронул меня до глубины души. И я вдруг поняла, как больно было Игнату, когда произошла трагедия. Мне вдруг стало жаль его. И я подумала — не хочу войны с ним. Пойду и извинюсь за свои слова. Будем жить нейтрально, пока я не съеду обратно в квартиру мамы.

Наверное, так будет правильно.

Я в нерешительности остановилась у его двери. Тихонько постучала — но мне никто не ответил. Тогда я на свой страх и риск открыла дверь, и первое, что услышала, была негромкая приятная музыка.

— Игнат! — громко сказала я, не осмеливаясь проходить в саму комнату. — Ты здесь?

Музыка вдруг смолкла. Я услышала шаги. Спустя пару секунд передо мной появился разъяренный Елецкий. Он был в одних домашних штанах — без футболки, и я невольно уставилась на его плечи и ключицы. Также красиво, как на том фото. И мышцы на руках такие рельефные — в меру, но видно, что Елецкий качается. Жаль, что только мозг прокачать не может.