Ева Модиньяни - Джулия
Постепенно она начинает вспоминать. Из глубин памяти появился сначала дурманящий запах олеандра, потом она увидела бухту Портофино и себя – веселую, счастливую, на террасе утопающей в зелени виллы. Из Милана приехал папа, и она побежала к нему навстречу в японском кимоно, которое ей привез из Токио дедушка. Папа похвалил ее наряд, поднял на руки, поцеловал. Сколько ей лет? Только что исполнилось восемь.
– А где мама?
Продолжая смеяться, Теа поднесла к губам палец.
– Тише, папочка, мы не должны ее беспокоить, – объяснила она отцу. – Мама не одна, а со своим другом, поэтому она велела мне пойти погулять.
– А мы с тобой знаем этого друга? – осторожно спросил отец.
– Кажется, нет, – весело ответила Теодолинда.
Отец на минутку задумался.
– Знаешь, что мы с тобой сделаем? – на его лице появилась заговорщицкая улыбка. – Поедем в отель «Сплендидо», снимем хороший номер, наденем купальные костюмы и – бултых! – в бассейн! Поплаваем и вернемся домой, согласна?
– Ура! – в восторге закричала Теа. – Поехали!
Вернулись они к вечеру. Марта сидела в гостиной и слушала музыку. Это была бразильская румба, Теодолинде она очень нравилась.
– А теперь иди спать, – сказал ей отец, – нам с мамой нужно поговорить.
Теа часто видела, что мама подслушивает, поэтому, сделав несколько шагов по коридору, вернулась на цыпочках назад и прильнула к двери.
– Ты ведешь себя, как сука во время течки, – тихим и сердитым голосом сказал отец. – Но если уж ты не можешь не спариваться с каждым встречным, постыдись хотя бы маленькой дочери. Она не должна быть в курсе всего этого.
Теодолинда услышала смех матери.
– Ты так редко вспоминаешь о моем существовании, что тебя, похоже, секс вообще не интересует. Торчишь в больнице с утра до позднего вечера, а мне чем прикажешь заниматься? – голос Марты начал срываться на крик. – Для тебя существует только твоя работа. Ради Бога, ничего не имею против, но я хочу жить так, как мне хочется. Ты женился на мне только ради карьеры, думаешь, я не знаю об этом? Ты был не в меня влюблен, а в громкое имя моего отца. Смотреть было тошно, как ты перед ним лебезил, как пресмыкался, вздохнуть лишний раз не смел без его разрешения. А теперь, конечно, теперь ты – главный в клинике, главный на кафедре, теперь тебе наплевать и на Аттилио Монтини, и на его дочь, но не забывай, что профессором ты стал исключительно благодаря мне. Твой авторитет – на пятьдесят процентов моя заслуга. Ты обязан мне по гроб жизни, а я тебе ничем не обязана, так что оставь меня в покое. Как хочу, так и живу.
– Мы говорим о дочери, а не о тебе, и я обещаю, что если еще хоть раз Теа станет свидетельницей твоей разнузданности, я сразу же подам на развод.
– Если ты посмеешь это сделать, я от тебя и мокрого места не оставлю.
– Ты же только что уверяла меня, что я женился по расчету. Теперь, значит, все изменилось? Теперь моя фамилия престижнее фамилии Монтини? Но еще раз повторяю, если что-нибудь подобное повторится при Теодолинде, мы расстанемся навсегда. Запомни, я не шучу.
«Почему они все время ругаются?» – подумала Теа и бегом бросилась в свою комнату. Там она взяла мишку и крепко прижала к себе. С ним она никогда не ссорилась. Почему мама с папой не могут любить друг друга, как они с мишкой? Но если она любит своего белого медвежонка, почему она подошла к окну и выбросила его?
Теодолинда вспомнила, это было не в тот вечер, а гораздо позже, спустя несколько лет, в день святого Амвросия. Родители поехали в «Ла Скала» на открытие сезона и пригласили с собой двух американских врачей.
Девочка проснулась от громких голосов в гостиной, потом открылась дверь, и она почувствовала знакомый запах отцовского одеколона – запах свежести и надежности.
– Гости уже ушли? – спросила Теа.
– Нет еще, но я отправляюсь спать, и ты спи, – ласково сказал отец и поцеловал ее.
– Как опера?
– Очень даже неплохая.
– А публика?
– Занудная.
– Как поужинали?
– Отвратительно.
Теа хихикнула.
– Ты медвеженок, папа, я люблю тебя даже больше, чем своего мишку.
– Папа медведь и дочь у него медведица, только маленькая, – засмеялся отец и обнял ее нежно-нежно.
– Когда эти американцы уйдут? – спросила Теа. – Им ведь, наверное, тоже завтра рано вставать?
– Конечно, но они молодые и могут позволить себе недоспать. А я уже старенький, мне пора на боковую.
– Да, сорок один год – это очень много, я знаю, но ты не выглядишь стареньким. Все мои подруги в тебя влюблены.
– Спокойной ночи, болтушка, – засмеялся отец и, поцеловав ее в лоб, ушел.
И снова она проснулась, на этот раз от знакомых ритмов бразильской самбы. Часы показывают два. Теа встала, вышла из своей комнаты, пересекла коридор и остановилась перед открытой дверью гостиной, откуда лился свет и доносились ритмичные звуки музыки.
В щель она увидела маму. Мама танцевала и, танцуя, раздевалась в такт музыке. Двое молодых американцев с бокалами в руках с улыбками смотрели на нее. Теодолинде словно кто-то сжал железной хваткой горло. Она без сил опустилась на пол и начала плакать.
Вдруг рядом оказался отец. Он настежь распахнул дверь и сказал американцам:
– Вы двое – вон отсюда!
Потом он повернулся к Марте.
– Оденься, – приказал он ей, – с этой минуты ты больше мне не жена. Я слов на ветер не бросаю.
Потом он поднял Теодолинду на руки и отнес в постель.
Когда она утром проснулась, отца в доме не было. Он ушел, ушел навсегда и никогда больше сюда не вернется.
Теа схватила своего старенького любимого медвежонка и изо всех сил швырнула в окно. Потом она свесилась с подоконника, чтобы посмотреть, где он, и упала сама. Она летела долго и медленно, кружась в темноте как осенний лист, и, наконец, приблизившись к асфальту, увидела своего дорогого облезлого медвежонка. Ласково улыбаясь, он пошел к ней навстречу. Нет, это не медвежонок, это папа.
Теа улыбнулась, ей захотелось протянуть руки к отцу, который выглядит так смешно с марлевой маской на лице, с поднятыми вверх руками в резиновых перчатках.
– Теа, ты меня слышишь? – спросил он озабоченным тоном.
Теодолинда открыла глаза и тут же снова их закрыла.
– Ты меня слышишь, девочка моя, я знаю, – говорит отец. – Сейчас ты заснешь, а когда проснешься, все уже будет позади.
Теа продолжила свое плавное кружение в темноте, а потом исчезли последние краски и звуки, и она погрузилась в небытие анестезии.
Глава 9
Гермес внимательно посмотрел снимки грудной клетки, фиксируя в памяти каждый перелом, полученный дочерью в результате чудовищной автомобильной аварии, внутренне сосредоточился и, наконец, сказал:
