Тяжесть измены (СИ) - Наташа Айверс
Утром, пока все ещё спали, Ирина вышла на пляж одна. Домик дышал тишиной, за окном щебетали птицы, а воздух был прохладным. Она натянула купальник, завязала волосы в небрежный пучок, босиком сошла по деревянным ступеням и почувствовала, как мягкий песок ещё хранит ночную прохладу. Солнце только поднималось — оно не жгло, а укутывало своим теплом. Вода была неподвижной, словно ещё спала. Ирина вошла в неё медленно — сначала ступни, потом по щиколотки, по колено.
Остановилась. Закрыла глаза. Вытянула руки вверх и просто дышала. Вдыхала солёный, словно живой воздух, слушала шорох прибоя, будто сама становилась частью этого утра, его продолжением.
Она не видела, как Алексей вышел на берег — босиком, в шортах, с полотенцем на плечах и растрёпанными волосами. Он искал её. И нашёл. Он остановился в нескольких шагах от линии воды и замер. Она — стояла в море, умытая светом. Такая простая. Такая настоящая. Такая родная.
Ирина почувствовала его взгляд — кожей. Обернулась. Он смотрел. Непритворно. Нежно. Словно боялся моргнуть — и потерять.
— Что? — улыбнулась она, прикрывая глаза от солнца ладонью.
Он сделал шаг к воде. Потом ещё. Не спеша.
— Я просто… смотрю, какая ты красивая.
Она фыркнула, чуть склонив голову.
— С утра? Без макияжа? С гулькой на голове? В растянутом купальнике?
— Особенно утром, — сказал он тихо, почти серьёзно. — Особенно — в этом купальнике.
Он поиграл бровями. — Какие тут виды открываются…
Ирина засмеялась. Сначала — легко. Потом чуть тише. И этот смех был как плеск волны о берег — живой и тёплый. Словно свет. Смех женщины, которую снова любят. И которая впервые за долгое время разрешила себе быть счастливой и любить.
Позже они купались вместе. Анечка в нарукавниках визжала от счастья, когда Алексей катал её на загривке в воде, а Тёма строил крепость и командовал мамой которая вызвалась ему помогать.
А когда дети ушли обедать с бабушкой в кафе — Ирина и Алексей остались вдвоём. На песке. Под зонтом. В лёгкой тени.
Она лежала, закрыв глаза, в полудрёме. А он смотрел. Просто смотрел. На её плечи. На родинку у ключицы. На то, как она шевелит пальцами ног в песке.
И вдруг наклонился, провёл пальцами по её щеке.
— Что? — прошептала она, не открывая глаз.
— Ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю, — ответил он.
Она открыла глаза. Смотрела прямо в его. И внутри всё перевернулось — от нежности. От желания. От этого тихого, внутреннего счастья, которое в ней уже прижилось.
— Я представляю, — ответила она.
И дотронулась до его губ.
Потому что знала. Потому что чувствовала. Тоже самое.
Ночь опустилась на побережье мягко, как шёлковый плед. Волны лениво шептали где-то внизу, звёзды медленно загорались над крышами. Ирина сидела на тёплой террасе, укрытая пледом, с бокалом холодного белого вина в руке.
— Они уснули без задних ног. Просто отрубились. Так сладко спят… Нагулялись от души, — прошептал Алексей, прикрывая дверь.
Он вышел на террасу, в лёгкой рубашке нараспашку, с пледом через плечо и термосом и кружками в руке. Его взгляд — спокойный, но в глазах читался какой-то внутренний жар.
— Родители тоже пожелали нам спокойной ночи, — сказал он тихо. — Мама сказала, что, если мы вдруг решим «проветриться», они нас прикроют.
Ирина приподняла бровь, улыбнувшись.
— Подговорил?
— Убедил. Пошли?
Она кивнула. И протянула ему руку.
Они шли молча, босыми ногами по песку. Ночь тонула в солёной тишине. Море шептало. Луна светила над морем, и их тени скользили рядом, сплетаясь. Звёзды мерцали, лениво подмигивая с чёрного бархата неба. Платье на Ирине колыхалось в такт ветру, под платьем — тонкое бельё. Волосы спутались. Щёки — розовые от воздуха и вина за ужином. Она чувствовала, как внутри всё замирает в предвкушении.
Он расстелил плед в маленькой бухте, куда почти не добирался свет. Поставил рядом две кружки и термос. Плеснул в каждую — пряного, горячего вина, с корицей.
— Чтобы согреться, — сказал он. — Пока я не согрел.
Она хихикнула. Лёгкий, чуть смущённый звук. Они пили вино. Сидели молча. Мир — будто остановился. Остались только они. Он гладил её ладонь большим пальцем, и это прикосновение казалось интимнее любого поцелуя. Ночь завораживала. Шёпот волн. Запах соли. Звёзды над ними.
Потом он коснулся её подбородка и развернул к себе лицом. И поцеловал. Жадно. Глубоко. Губы к губам, дыхание к дыханию. Её руки скользнули под его рубашку. Его пальцы — под подол платья. Песок был тёплым, ветер — прохладным, но их тела пылали. Он уложил её на плед, снимал с неё одежду жадно, нетерпеливо, будто разворачивая долгожданный подарок. Руки — везде. Губы — жадные. Они не слышали волн. Только кожа, жар, стоны.
— Любимая. Родная. Моя. Люблю тебя, — шептал он, целуя её живот. — Запах твоей кожи. Звуки твоих стонов. Твой вкус.
Она выгнулась навстречу, его имя сорвалось с её губ. А она вцепилась в его плечи.
— Мой.
— Твой. Навсегда.
Их тела двигались в унисон. Дыхание — прерывистое. Поцелуи — острые. Руки — горячие, ищущие — не могли насытиться прикосновениями. Его рот — жадный, голодный — находил всё: шею, грудь, живот. Он шептал ей, как любит. Она стонала в ответ. Выгибалась к нему, тянулась к нему. Потому что в нём было тепло. Потому что в нём — было всё, что она хотела, что любила.
И когда пик страсти пронёсся по ним, срывая дыхание, она вцепилась в него так, будто боялась вновь потерять. Дрожь, лёгкая потеря реальности — а потом они лежали обнявшись. Долго. Молча. Он укутал её в плед, целуя в висок, в нос, в плечо.
— Знаешь, — прошептала она, когда дыхание вернулось. — Раньше я боялась, что между нами страсть сгорела.
Он усмехнулся, прижимаясь лбом к её лбу:
— Мы просто стали огнём тише. Но глубже.
— И горячее, — добавила она.
Он чмокнул её в нос.
— А теперь пошли купаться.
Он вылез из-под пледа.
— Идёшь? — бросил
