Трубадура - Дарья Волкова
Как ему это не нравится! Не так Степан представлял себе свой приход в этот дом. Вообще никак не представлял, если быть точным. Но такое вообразить… А потом он сообразил.
– Это он, получается… когда я… Погоди…
– Дед умер на следующий день после твоего ухода.
Стёпке остро захотелось ее встряхнуть, чтобы голос перестал звучать как с того света. Но боялся, что она рассыплется от его прикосновения. Просто стоял и смотрел на нее. Пока в голову не пришла страшная мысль.
– Он из-за меня?.. Из-за того, что я ушел? Ты ему рассказала, что… Твою же двивизию… – Он зажал рот ладонью. Зашибись – за удачей зашел. Что же делать?
– Нет, что ты! – Тура наконец выпала из анабиозного состояния. Даже руку протянула, чтобы его коснуться, но одёрнула. – Дед был в полной уверенности, что мы с тобой… – Она сухо кашлянула. Потёрла шею. – Что мы жених и невеста. Как ты ему и… сказал. Он с этой уверенностью умер. Ночью сердце остановилось. Просто… просто пришло время. Наверное.
Степан ничего не ответил. Руки опустил и привалился к стене. Вот идиот, ведет себя как впечатлительная барышня позапрошлого века. А ведь Туре пришлось в стократ тяжелее. Сорок дней. Сорок. Как ты их прожила, Тучка? Да что спрашивать, всё и видно. Но все же он спросил:
– Ты как?
– Нормально.
Другого ответа он и не ждал. И она вопросов не задавала. Смотрела куда-то в сторону. Вид худеньких опущенных плеч вызывал острую боль в сердце. Нет, невозможно так дальше стоять и молчать.
– Слушай, я, кажется, у вас кроссовки оставил. Салатовые.
– Да, – она ответила быстро, словно ждала этих слов. Шагнула в сторону и толкнула дверь его бывшей комнаты. – Вот они.
Коробка лежала на кровати. Кровать была застелена тем же покрывалом, что было, когда он жил здесь. И наволочка на подушке… та же.
Степан прошел в комнату. Огляделся. Здесь всё так, как было в то злополучное утро. Это что-то значит. Но он уже не понимал что. Он вообще сейчас ничего не понимал, всё заполнило острое желание – вернуть то утро. Нет, тот день, накануне, раньше, когда Тура его попросила. Зачем он ей отказал? Ведь всё равно же всё сделал, как она хотела. А если бы не отказал… И она бы не…
Сорок дней стремительно отмотались на табло. И снова вернулась боль – такая же острая, как в то утро, когда она сказала, а он понял, что это правда. Понять-то понял, а принять не смог. До сих пор не смог. И больно так, что вдруг стоять не стало сил.
Он осел на кровать, взял в руки коробку, пару раз встряхнул. Поднял голову и посмотрел ей в глаза. В комнате светло, и выглядит Тура еще хуже, чем в полутемном коридоре. И больно и за себя, и за нее. В какой гадостный, омерзительный клубок всё слепилось. Где та точка, в которой всё началось неотвратимо наматываться?
– Скажи мне, оно того стоило? – Он смотрел, не отрываясь, в ее глаза. Вдруг понял, что они остались прежними – яркими, светлыми. Единственными живыми. Тучкиными. – Стоил этот… попперс… того, чтобы… чтобы… – Он не смог подобрать слова, и просто обвел рукой комнату. – Что? Настолько крутой был секс?
Она выдержала его взгляд. Не отрывая от него глаз, подошла и села рядом. Забрала у него из рук коробку и тоже потрясла. А потом прижала к груди, как что-то ценное.
– Не знаю.
– В каком смысле?
– Я два часа проблевала. – Тура теперь смотрела перед собой, костяшки на тонких пальцах побелели, так она сжала коробку. – В таком состоянии не до секса.
На табло начала происходить форменная чехарда. Замелькали цифры: вперемежку арабские и римские, потом буквы: кириллица, латиница, иероглифы. А потом зажглась огромная надпись «СТОП».
– Тура… – Он аккуратно потянул коробку к себе, но она замотала головой и вцепилась в нее мертвой хваткой. – Тура, ты мне можешь рассказать, что произошло… тогда? В Москве?
Она вдруг задрожала, хотя в окно светило вполне себе полноценное майское солнце и в комнате было тепло. Шумно выдохнула. Глаза распахнулись широко-широко, а картон под пальцами начал проминаться.
– Нас было четверо. Моя хозяйка и двое… мужчин. Это она с ними познакомилась. Мы пили в ее номере. Вино и шампанское. А потом эти бутылочки. А потом я с одним из них пошла в мой номер. Начали… начали… – У нее дёрнулась шея, и Тура сглотнула. Потом еще раз. – Начали раздеваться. А потом… потом…
Она замолчала. Стала раскачиваться, обнимая себя и ярко-салатовую коробку.
– Тура?
Она не реагировала, и он повысил голос:
– Тура!
Тура вздрогнула. И затараторила быстро, будто боялась не успеть сказать:
– А потом меня чуть не вырвало. Сначала спазм дыхательный, а потом рвотный. Прямо во время поцелуя. И выворачивало так сильно, что думала умру. Дикая аллергическая реакция на попперс.
– А мужик что?
В Степане сейчас функционировали только органы чувств – слух, зрение. Ему жизненно необходимо получить всю информацию, которая, кажется, способна изменить всё. Совершить невозможное. Пустить вспять время. Обнулить счет на табло.
– Мужик? – Тура рассеянно моргнула, всё так же глядя перед собой, но видя явно что-то свое, доступное только ее глазам. – Не знаю. Когда я выползла из туалета – а я правда выползла на четвереньках, встать не смогла, – в номере никого не было. У меня потом еще… спазмы были. Я только часам к трем ночи в себя пришла. Хорошо, уголь активированный всегда у меня в сумочке.
Цифры на табло остановились. Сейчас должен включиться прямой отсчет. Самый прямой. У Степана вместо головы мяч, ему надо сказать прямо, иначе она не поймет.
– Тура… – Он взял ее за плечи, повернул к себе. Коробку трогать не стал. – Ты изменила мне?
Она смотрела на него широко раскрытыми глазами. И молчала.
– Тучка! – Он ее все-таки тряхнул. Потом еще раз, сильнее. – Отвечай!
У нее стал кривиться рот и дрожать подбородок. Но взгляда она не отвела.
– Я… я целовалась с ним… Недолго, потому что меня замутило, но…
– Тура! – В голове Степана нестерпимо больно стучал мяч. Ему сию же секунду надо знать правду!
– И он видел меня без… то есть по пояс… на мне лифчик был…
– У ТЕБЯ БЫЛ С НИМ СЕКС ИЛИ НЕТ?! – заорал он.
Она моргнула. Помотала головой. Снова моргнула и ответила:
– Нет. Не было. Но я собиралась. Я же хотела тебя наказать, Стёп. А наказала себя. Я такая… такая… трубаду-у-ура…
Плечи под его пальцами затряслись,
