Защитница. Любовь, ненависть и белые ночи - Гольман Иосиф Абрамович
– Не воровали – это точно, – захихикала бабуля. – Майор сам все украл.
– Старая стерва! – крикнула вдова. – Будь Алешка жив, ты б не заикнулась!
– Это действительно так, – Шеметова успела вставить реплику раньше, чем судья сделал замечание потерпевшей и ей самой. – Пока майор был жив, в деревне Заречье не происходило ничего без его ведома и согласия. В том числе преступления. Мы еще не раз покажем на фактах.
Страсти быстро накалялись, Ольга никак против подобных саморазоблачений не возражала. Но пыталась придерживаться разработанной совместно с Багровым системы аргументов.
– Мария Сергеевна, – спросил Денисов. – Откуда у вас информация, что духовые ружья из школы украл не подсудимый?
– Мне Дашка сказала. А ей – учителка наша, Неустроева.
– Одна баба на деревне, короче, – бросил несанкционированную реплику Николаев.
– К Марии Сергеевне у меня больше вопросов нет, спасибо, – закончила Шеметова.
– Есть ли вопросы у стороны обвинения? – спросил председательствующий.
Обвинитель предпочел не копаться в неприятных подробностях и тоже отпустил разговорчивую бабу Маню домой.
Ольга же сделала следующий шаг:
– Ваша честь, если позволите, в выступлении одного из следующих свидетелей мы вернемся к теме кражи духовых ружей.
– Зачем время терять? – запротестовал Николаев. – Мелкое преступление, срок давности давно вышел, кого оно волнует?
– Это мелкое преступление стоило в итоге жизни майору Куницыну, – ответила Шеметова. – И может стоить жизни моему подзащитному. Поэтому я бы хотела к нему вернуться. Но чуть позже. Сейчас же, ваша честь, позвольте продемонстрировать суду копию личного дела моего юного подзащитного. Я получила его по официальному запросу из Любинского РОВД.
Ольга позволяла себе говорить тише. Ее так внимательно слушали, что в зале даже шорохи прекратились.
Денисов не возражал, и Шеметова жестом фокусника эффектно достала из-под стола туго набитую папку личного дела подростка, поставленного на спецучет. Раньше это называлось «детская комната милиции».
– Вот оно! – Она показала председательствующему, суду и залу. – Все содержимое написано рукой покойного майора. Это не про чикагского гангстера и не про маньяка какого-нибудь! Все это – протоколы на мальчишку из маленькой деревни Заречье, которую он ни разу до убийства не покидал. Двести шестьдесят страниц за десять лет! Ни одного реального преступления, кроме кражи ружей! И то совершенной другим человеком.
– Это не доказано! – Терпение Николая Николаевича явно подходило к концу. – Ваша честь, прошу сделать замечание адвокату.
Денисов промолчал, напряженно что-то обдумывая.
– Если позволите, на вашу реплику скоро ответит один из наших свидетелей, – вежливо парировала Ольга. – Кстати, папка начала пухнуть именно с той достопамятной кражи. И именно поэтому неважно, прошел по ней срок давности или нет.
– Доказывать такие мелочи – только время у суда красть, – буркнул защитник потерпевших.
– Не мелочи! – Аж рукой по воздуху рубанула Шеметова. – Не мелочи! Мы начали доказывать суду главное! А именно: майор Куницын, пользуясь служебным положением, организовал преследование беззащитного и невиновного мальчишки. Из-за несчастной любви к матери беззаконно преследовал ее сына.
Воспользовавшись молчанием сторон, она вновь тряхнула толстенной папкой над головой:
– Двести шестьдесят страниц издевательств над здравым смыслом. Многолетняя работа по превращению обычного ребенка в преступника.
– Я протестую! – вновь по-американски сказал Николаев. – Нормально, что участковый пристально следил за спецучетным подростком!
Судья лишь отмахнулся – правду ни в мешке, ни в папке не утаишь.
Зал молчал. Все опять поворачивалось на сто восемьдесят градусов. Нет, убийство по-любому не оправдывалось. Но отчетливо выявлялся некий, столь раздражающий нормальных людей беспредел.
Потом было еще много свидетелей – на две недели работы суда. Людям, знавшим подробности, то ли бояться надоело, то ли действовал талант убеждения Ольги и Олега Всеволодовича.
Дарья Рыбакова наконец выплеснула свою ненависть к майору, укравшему у нее трезвого мужа. Все вспомнила: и угрозы милиционера Анне, и выполненные на сто процентов угрозы ее сыну. Обещал засадить надолго – и сидеть Лешке действительно до морковкиного заговенья.
Про свою беду тоже не забыла, построенную руками убиенного. Муж после избиения краснорожим бугаем в форме сломался. И дело было не в отобранных деньгах за мед и даже не в синяках. Дело в стержне, который был и которого не стало. Был человек – а после перенесенного позора стал тихим бессловесным алкашом.
Так что Дарье было точно плевать на ненависть желтоглазого семейства. Она сама ненавидела не меньше.
Ольга сумела уговорить даже Неустроеву.
– Вы ведь говорили – на вас грех. Так снимите его! – съездив как-то вечером в Заречье, убеждала она женщину.
И вот учительница в суде.
Председатель суда выяснил ее личность, объяснил права и ответственность за дачу ложных показаний.
Дома женщина очень волновалась, прямо пятнами шла. А здесь вдруг успокоилась. Может, как в классе себя почувствовала – все взоры были снова устремлены на нее.
– Надежда Георгиевна, – мягко спросила ее Ольга. – Кого вы знаете из участников прошлогодней драмы и из сидящих в этом зале?
– Да многих знаю, – ответила та. – Покойный Алексей Васильевич – мой ученик. Наташа, его жена… Вдова, – поправилась она. – Тоже моя ученица. И ее девочки. И ваш подзащитный, и его родители. Я больше чем полвека преподавала, – улыбнулась Неустроева. – Это не шутка.
– Да уж, это не шутка, – согласилась Шеметова, для которой срок в полвека был абсолютно непредставим. – Я хотела бы услышать от вас, каким образом ваша квартира в Архангельске стала принадлежать вашему бывшему ученику, Алексею Васильевичу Куницыну.
Сказала это Ольга и физически почувствовала окатившую ее волну ненависти. Даже испугалась, что в зал вернулась ведьма Марфа. Стало слегка легче, когда поймала на себе бешеный взгляд Натальи. Но только слегка – те же желтые глаза.
Шеметова включила режим «стенд бай» на медиапроекторе. Загорелся яркий красный светодиод, Наталья зажмурилась и отвела ведьмин взгляд. Ольга выключила кнопку. Пока покерный вариант вроде действовал.
А Надежда Георгиевна молчала.
– Вы не хотите об этом говорить? – спросила Шеметова.
– Не хочу, – подтвердила старая учительница. – Мой грех больше.
– Что вы называете своим грехом? В чем вы считаете себя виноватой перед майором Куницыным?
– Я многим виновата перед Алешей, – сказала Неустроева. – И не только перед ним. Если б пересилила себя – он был бы жив. А мальчики, – она показала рукой на Лешку с Васькой, – не сидели бы в клетке.
– А что вы могли сделать и не сделали? – удивился председательствующий.
– Я Алешу Куницына с первого класса знала, – опустив голову, сказала Надежда Георгиевна. – Упорный, ответственный мальчик. И очень смелый. Я старалась поощрять в нем эти качества. Но, видно, забыла про другие, – вздохнула она. Помолчав с минутку – ее не перебивали и не подгоняли, – Неустроева продолжила: – Мне казалось, что он будет с Аней, они дружили. Я даже любовь Ани и Вити проглядела за своими школьными делами. Сначала желала Алеше удачи, чтоб вернул он себе Анну. Потом, через полгода, убедилась, что Аня его не любит. А Алеша готов на все, чтобы ее завоевать. Получается, – вздохнула учительница, – к боям я его подготовила. А к любви и к милосердию – нет. Это и есть мой грех.
– Вряд ли вы в этом виноваты, – тихо сказал Денисов.
Неустроева отрицательно покачала головой.
– Нет, ваша честь. Был момент, когда я могла что-то изменить. Алеша мне верил, ценил меня. Надо было бухнуться ему в ноги. Старой перед молодым. И сказать: не губи себя. И не губи других, ведь это одно и то же. Но вот не бухнулась…
– А про злополучную кражу ружей из школы что-нибудь скажете? – гнула свое Шеметова.
