Дыхание осени 2 (СИ) - Ручей Наталья
— А если у вас появится еще один жилец? Будет тесновато или тоже нормально?
— Ну знаешь, — вспыхиваю, представив, как из моей полюбившейся двушки пытаются сделать питомник, — я не настолько люблю животных!
— А если это не совсем животное? Если… к примеру… мужчина?
Ясно, проверяет меня на измены. И хотя ничего не должна ему после развода и вообще, меня раздражают его слова. Не могу представить себя с мужчиной. Не могу представить, что снова доверюсь, чтобы нырнуть в пустоту. Нет уж, не девственница — и хватит, остальное когда-нибудь… с кем-нибудь… как-то мы повторим.
— Знаешь что, — завожусь, — мне твоими стараниями не до этого!
Вижу, что задела его, но и хочу взять слова обратно и не хочу. И хочу накричать на него, дать пощечину, и не двигаюсь с места. И хочу, чтобы с глаз ушел и смотрю так пристально, словно век не виделись. Словно сызнова все…
— Я пойду, — отмираю, — может, еще над статьей поработаю.
Поворачиваюсь, иду, мысленно чертыхаясь, и вдруг слышу шаги за спиной.
— Яр?
— Ты ведь не думала, что я позволю тебе одной войти в темный подъезд? — удивляется он, и кивает на сумочку, мол, открывай давай дверь, чего мерзнем. А в подъезде и правда то ли лампочки выкрали, то ли разбили, не падаем на ступени только благодаря фонарику в телефоне у Яра. Мой-то гораздо попроще. Как назло, лифт не работает, и крадемся по лестнице, задевая друг друга не только дыханием. Все, моя квартира, вставляю ключ, поворачиваю, отступаю в прихожую и…
— Я выполнил свое обещание?
Яр ступает за мной, захлопывая за спиной массивные двери. А я только и могу, что смотреть, ждать, притаившись, бояться и… предвкушать…
— Я вернул тебя в целости и сохранности?
Подталкивает к ближайшей стене, наступает.
— Даже пальцем не тронул за целый день?
— Целовал! — выпаливаю дрогнувшим голосом.
— Не считается.
Прижимает бедрами к стене, ругается на треклятую шубу.
— Я с утра мечтал это сделать, — снимает заколку с моих волос, зарывается в них лицом и вдыхает. — И об этом я тоже мечтал.
Распахивает шубу, медленно сканируя взглядом снизу вверх. И обратно. Останавливается на глазах.
— Ты опять в красно-черном корсете? Да, ты в нем, — догадывается и мгновенно расплывается в такой хитрой улыбке, что я немею — начиная от языка и заканчивая конечностями. Но вот что поражает больше… мое тело отзывается на слова и прикосновения Яра.
Я жива.
Я чувствую.
У меня есть желания.
И я с жадностью делаю вдох и слетаю с катушек, даже если все, что меня сейчас окружает — еще одна мишура.
Мир кружится как детская карусель. Исчезает коридор, мягкий свет, оставленный для меня, чтобы не страшно. Где-то я кружусь в высоте, с кем-то смутно знакомым, с которым ни капли не страшно. Так тепло, что послушно впускаю прохладу жадных рук под тесную блузу. Так смешно, когда они, подобравшись к заветному, замирают, а потом неумело и быстро расстегивают корсет, чтобы вдруг не исчезла, чтобы не убежала на карусели. И так странно, я ниже, намного ниже мужчины, который меня обнимает, но смотрю свысока, словно издали, словно и нет меня с ним.
Я летаю.
Я падаю.
Нет, он подхватывает. И торопится, так торопится, что с разбегу успевает запрыгнуть в мою карусель, и мы смотрим вдвоем, сквозь лениво опущенные ресницы, как вокруг разливается лава, поднимается к нам, награждая огнем. Если сделаем шаг, мы войдем в ее жерло, а дальше…
— О, опять, — чей-то голос льдинками остужает лицо, изгоняет страсть, вызывая запоздалую совесть.
— Егор… — шепот в ухо, да я и сама узнала.
Замираем. Разлепляемся. Дышим как два паровоза. Слава богу, одежда почти в порядке, а под блузой бардак не считается, да к тому же на мне все еще шуба…
— Не зажаришься? — усмехается мальчик, когда я в нее заворачиваюсь.
— Вроде прохладно?
— Нет, — не идет на уступки, — когда холодно, не кипят мексиканские страсти.
— Я смотрю, кто-то слишком много времени проводит дома, — хмурится Яр, — наверное, пора действительно сдать тебя в школу.
— Попробуй, — пожимает мальчишка плечами.
— Завтра утром я за тобой зайду.
— Что, прям завтра? — вскидываюсь.
— Почему бы и нет?
Ну действительно. Мальчику, наверное, будет лучше с ровесниками, все считают, что ему будет лучше, и какая разница, что пока я обдумывала какое бы заведение для него выбрать, Яр уже сделал выбор. Кто я им?
— Если хочешь, — тщательно подбирает слова Яр, — завтра можешь поехать с нами.
— Зачем? — пожимаю плечами и распутываюсь из кокона. Шубу перехватывает Егор или Яр — все равно. Не включая свет в комнате, переодеваюсь в штаны, безразмерную майку, обуваюсь в ушастые тапки. И сижу на диване. Наверное, долго, потому что луна перекатывается за дом, потому что в комнате вдруг становится мрачно и ужасно давит тоска.
Моих щиколоток касается мягкая щетка, гладит, гладит… пока я не ловлю озарение, что кто-то об меня просто-напросто хвост вытирает.
— Эй, — зову тихо псину, но она решив, что достаточно меня успокоила, растворяется в коридоре. А оттуда слышны голоса, льется свет и так пахнет съедобно, что вынуждает подняться.
— Наконец-то, — возмущается мальчик, и он так искренен в своем возмущении, словно только меня и ждал, пока я строила новые башни. В двух тарелках дымится наваристый суп, рядом что-то мясное и ароматное в специях, а на третье, если не ошибаюсь, компот? — Что стоишь, словно не родственник? Присаживайся. Кушать подано.
И от этих слов я прощаю присутствие Яра на кухне. И улыбку, которой они обменялись. И свою затаенную радость, что мы втроем, как семья, которая тихо счастлива.
— Не смотри ты так, — уворачивается Егор, но я все равно успеваю его взъерошить, — я, конечно, не сам это приготовил.
— Полина? — выдвигаю предположение.
— Полина — горничная, — делает паузу. — Я пригласил одного хорошего повара… повариху…
Суп становится комом в горле. Не могу даже смотреть на него. И на мальчика, хоть он ничего и не сделал. Ничего предосудительного, просто пригласил к нам врага, а так — пустяки… Повариха из дома Яра. Женщина с ямочками на щеках, которая так похожа на маму. Она всегда готовила для меня отвар, от которого крепко спалось. Чтобы Макар мог меня попользовать. Чтобы все у свекра в расчетах срослось.
— Что с тобой? — замечает Яр.
Понимаю, что ложки в руках больше нет. Понимаю, что меня обнимают. Но не вижу. Ничего. Никого. Подступающая темнота. Крик ребенка. Кажется, моего сына?
— Злата!
Хлопает по щекам, так легко и так больно, что слез больше нет, а вот если бы были…
— Злата! — зовет словно издалека чей-то смутно знакомый голос, а я и не думаю отзываться. Здесь безопасно, здесь я одна. Здесь и нет никого, разве что…
— Мамочка?
Я бросаюсь к нему, наверное, я бросаюсь, хотя и шага не делаю и по-прежнему ничего не вижу. Но узнаю.
— Святослав, — слова даются с трудом, но я не сдаюсь, я ищу его, я хочу, чтобы он понял…
— Мамочка, я люблю тебя. Ты мне веришь?
Да, мое солнышко. Да, мой цветочек, замерший нераскрытым бутоном. Да, мое счастье.
— Нет, нет, — хохочет ребенок, — я пока слишком маленький, а ты достойна гораздо большего счастья. Помнишь, ты сама продлеваешь себе жизнь?
— Не хочу…
— И не только себе, мамочка, поэтому… возвращайся…
Нежное прикосновение с силой смерча выбрасывает меня из замкнутого пространства. Открыв глаза, первым делом смотрю на часы с кукушкой — не прошло и минуты. Никуда я не исчезала, просто… там, где гостила, нет времени.
Лети, чье-то счастье, — вспоминаю слова, услышанные однажды, в таком же бреду, как и этот. Или в таком же мире. Есть ли он? Я хочу верить, что да, потому что там живет мой ребенок, и там ему весело.
Гляжу на бледные лица, которые всматриваются в меня, которые ожидают, надеются. Так и тянет их успокоить, но я пока не доверяю голосу — сейчас он еще больше их испугает. Провожу ладонью по темным взъерошенным волосам, а мальчик не просто терпит и позволяет, наклоняется, чтобы мне гладить было удобней. Второй ладонью глажу мохнатого пса, прекратившего поскуливание отчаяния. А на третьего питомца, с песочными волосами, просто смотрю. Если умный — поймет.
