Только не|мы (СИ) - Игорь Толич
— Пока с трудом могу представить, как это возможно, — сказала я, теряясь в мыслях.
— Значит, ты не против, — подытожил Тони. — Правда, для этого ещё придётся постараться…
Красновы улетали на пару дней раньше нас. Мы отвезли их в аэропорт. Тони и Олег обменялись номерами телефонов.
А по возращении в Москву я узнала, что Тони снова едет в Беларусь. Конечно, я не удивилась, но что-то насторожило меня в таком скором решении.
Ещё через два месяца, почти в мой День Рождения Тони пришёл с известиями, которые буквально выбили у меня почву из-под ног.
— Мы переезжаем в Минск.
— Что?.. — от неожиданности я почти свалилась на кухонную табуретку и открыла рот, чтобы произнести слова возражения, но никакие возражения уже не могли повлиять на то, что задумал Тони.
— Мы переезжаем в Минск, — повторил он. — Эту квартиру мы сдадим. Мой бизнес здесь вполне налажен, и я могу контролировать его на расстоянии. А в Минске я выкупаю у Краснова его типографию. Там огромные площади, и ещё есть куда расти. Можно поставить новейшее оборудование, начать производство этикеток и другой упаковки. Это очень прибыльно. И по сравнению с московской себестоимостью минская продукция будет почти копеечной.
— Но почему ты не можешь оставаться тут? — попыталась я хотя бы немного остановить надвигающийся Апокалипсис.
— Потому что там я ещё мало кого знаю. Мне нужно быть максимально рядом, на месте, понимаешь?
Тони опустился на колени подле моих ног и взял меня за руки, притянул их к себе. Он говорил с жаром, искренне, всем сердцем. Он убеждал, непреклонно и красноречиво. Но смысл его слов долетал до меня будто через мембрану, сквозь плотный туман начавшейся паники.
— Лиз, послушай. Это шанс, шанс поставить реальный большой, мощный бизнес. Краснов хочет уйти в другое направление, он не умеет вести печатные дела, не понимает, куда дует ветер. А я понимаю. Я собаку на этом съел. Мы разбогатеем, слышишь?
— Тони, ты ведь хотел купить квартиру в Москве…
— Да, но эти деньги я лучше вложу в новый проект. И тогда мы сможем позволить себе не только квартиру в Москве, но и дачу на Кипре. Как мы хотели, помнишь? Всё осуществимо. Но придётся недолго пожить в Беларуси, пока производство не встанет на ноги, пока всё не заработает так, как должно.
— Тони… мне страшно… Я никогда не была в Минске, я никогда не была в Беларуси…
— Мы будем вместе, — сказал Тони, умоляя, давя меня взглядом.
Взглядом, в который я влюбилась в первый же вечер в том джаз-кафе. Теперь в этом взгляде вновь неистово полыхали искры, а вернее — настоящий пожар. Он испепелял всё на своём пути, мог испепелить и меня тоже, если во мне не хватит смелости сказать единственное «Да».
И я сказала это, произнесла, согласилась. Другого выхода просто не существовало. Я никогда бы не смогла отговорить Тони. А расставание с ним обрекло бы меня на муки, что сам Ад Данте показался бы лучшим местом для отдыха.
В нашем доме, ставшим уже привычным, понятным и стойко ассоциирующимся с семейным очагом, мы отпраздновали и Рождество, и Новый Год. Отпраздновали в последний раз, потому что загадывать дальше, где и когда мы вновь укореним эти ощущения собственного дома, где будем наряжать ёлку и дарить друг другу подарки, не имело смысла. Наше будущее представало, окутанным в мантию неизвестности. И я боялась не самой неизвестности, я боялась потерять в тёмных коридорах трудностей будущего нас — нас как единое целое.
Перемены всегда влекут за собой трансформацию в каждой части бытия: будь то смена социального статуса, места работы, места жительства. А уж переезд в другую страну и одновременная смена всего вышеперечисленного должны были наложить такой отпечаток, какого я и представить себе не могла.
Тони заверял меня, что всё это — ерунда, ничего, в сущности, не поменяется. Однако он настоял, чтобы я отправилась в новую жизнь в качестве его невесты. Сделать нормальное предложение он до сих пор не мог. Но мог позволить себе преподнести мне кольцо, которое мы выбрали вместе в ювелирном магазине.
— Лиз Янсон, согласна ли ты стать моей спутницей и в горе, и в радости, в богатстве и бедности? — полушуткой вопросил Тони на глазах у невольных свидетелей нашей покупки.
Мы стояли возле витрины с украшениями, и в этот вечерний час нас кругом поджимали другие покупатели, пришедшие на новогоднюю распродажу.
— Согласна, — ответила я.
Продавщицы, молоденькие девчонки в одинаковых белых рубашках, сгрудились у прилавка. Пару минут назад они помогали мне выбрать кольцо из белого золота с алмазной насечкой в виде ажурных узоров и россыпью бриллиантов по всей поверхности металла. Продавщицы зааплодировали. Кто-то из покупателей охнул, кто-то сказал: «Как мило!». А мы с Тони просто улыбнулись друг другу.
Идя домой, я думала о том, что мой семейный статус вновь изменился. Я действительно почувствовала себя иначе и шла в каком-то полусне: машины, люди, дороги, светофоры — они мелькали ежесекундно, оглушали какофонией звуков, но слышала я лишь Тони.
Она говорил:
— Лиз, мы должны пригласить твою маму к нам на Новый Год.
Я уставилась под ноги. Асфальт блестел гололедицей. Я крепко держала Тони под локоть. Я держала под локоть своего мужчину. И хотела следовать рядом с ним везде и всюду, однако сердцу моему становилось тяжко при мысли о скором отъезде.
Я сказала:
— Да, конечно, пригласим.
И закусила губы, потому что давно сказала маме, что я вот уже год не одна, но кольцо, переезд в Минск, и главное — знакомство с Тони определённо станут для неё сюрпризом. Ведь мама всё ещё лелеяла мысль о моём воссоединении с Максом.
Когда мама вошла в квартиру, первый, кого она заметила, был Клаус. И, конечно, его обаятельная серая мордаха не могла не покорить мамино сердце. К тому моменту Клаусу уже исполнился год. Мы так и не кастрировали его, но определённая склонность к меланхолии делала его почти неуязвимым в отношении зова инстинктов. Он целыми днями грелся возле моего ноутбука, затем вместе со мной перемещался на диван, где я читала книги, лениво сопровождал меня в ванную или на кухню, и делался увлечённым и подвижным, только когда дело касалось еды. К гостям Клаус был равнодушен, но к маме подошёл сам и дался погладить.
Из комнаты появился Тони. Свежеподстриженный и благоухающий Dior Homme, он учтиво поздоровался с моей мамой.
— Мама, — сказала я, — это Тони. Мой возлюбленный. Я
