Мой (не)выносимый сосед (СИ) - Сакру Ана

– Хай, систер! – Тим сгребает меня в объятия, пропитанные сигаретами и туалетной водой, но взгляд от Лютика даже и не думает отрывать.

Чуть шею не сворачивает, пялясь на него в упор, пока со мной нежится.

– Тимур, – отпускает меня и протягивает Сашке руку.

– Саша.

Пожимают, с интересом пялясь друг на друга.

– Я думал, у мамы чувство юмора просело, когда она выдала, что ты не одна. Но, похоже, это у тебя, Лиз. И чувство юмора, и самосохранения, – Тимур наконец поворачивается ко мне, криво ухмыляясь, а я в это время замечаю три сережки- гвоздика в его левом ухе. Оу, опять бунт, да?

– Нам ехать часа полтора, а батя уже за коньяк схватился. Приедем, он будет как раз в настроении знакомиться, – ведя нас к своей машине, вещает Тим дальше с довольной рожей, что мне точно достанется.

– А что, сережки по уставу можно? – в ответ ехидно выгибаю бровь.

– А я в увале, – скалится брат, – Погоди, у меня еще и пара новеньких тату есть. Правда, одну показать не смогу. Там место такое, что попахивает инцестом.

– Какая жалость. Ну хотя бы жду подробного описания. Только не места! – смеюсь.

Пикает сигнализация, джип рядом приветливо мигает фарами, Тимур открывает багажник и забирает Сашкину спортивную сумку и мой чемодан. Загружаемся сами. Мы с Сашкой, не сговариваясь, вместе залезаем на заднее пассажирское, на что брат недовольно свистит.

– Э-э! А я тут у вас что? Типа таксиста что ли? Кто- нибудь ко мне вперед сядет – нет?!

– Отстань! Зачем мы тебе?

Хватаю Сашку за руку и удерживаю рядом с собой, крепко переплетая наши пальцы. Лютик косится на меня, едва заметно снисходительно улыбнувшись.

– Поболтать, – палит за нами Тимур в зеркало заднего вида.

– А так разве поболтать нельзя?

– Наверно можно, – скептически хмыкает, выразительно скашивая глаза на наши соединенные руки. И хмурясь, добавляет, – Только не обниматься. Я не батя конечно, но все равно какой-то стрём.

Сашка крепко сжимает мою ладонь в своей, будто говоря, что отлично всё, а потом толкает плечом, чтобы отсела подальше. Со вздохом подчиняюсь, машина трогается.

– Ну, рассказывайте, – благодушно предлагает Тимур после оплаты парковки.

– Тебе чью версию? – интересуется, усмехнувшись, Лютик.

– Твою, чувак. Лизка у нас – известная сказочница.

***

Полтора часа по заснеженной, забитой вечером тридцатого декабря трассе пролетают незаметно. Напряжение в машине, едва ощутимое в самом начале, очень быстро трансформируется в беззаботное дружелюбное веселье. Сашка с Тимуром легко нашли общий язык, и почти всю дорогу в джипе стоял такой конский хохот, что, кажется, его даже слегка качало.

Впрочем, за Тима я и не переживала – практически мой ровесник, он был простым и веселым парнем, хоть и отличался заметной придурью, с которой никак не мог справиться наш отец, хоть и прилагал для этого по мне так чересчур много усилий.

Вообще в детстве Тимур был беспроблемным ребенком, физически развитым, упертым до невозможности, но способным держать себя в руках, скорее разумным, чем послушным. Серьезно занимался плаванием, успевал отлично учиться в начальной школе и не доставлял никому особых проблем.

Но все вмиг изменилось, когда ему стукнуло тринадцать. Гормональная перестройка превратила вполне адекватного пацаненка в настоящего маленького демона, отрицающего любые авторитеты, шляющегося непонятно где вместе с компанией гораздо более взрослых и не самых благополучных подростков, и постоянно рассказывающего, что наш мир прогнил и лишь анархия его спасет, на всех родственных собраниях.

Примерно год вся семья прожила в активных попытках образумить вдруг разговаривающее басом чадо, а потом папа сдался и просто перекинул его через забор Суворовского училища. Первые полгода Тимура оттуда вообще не выпускали, потому что он вечно был за что-нибудь наказан. Мама плакала и говорила, что папа – зверь. Папа рычал, что она была в курсе этого еще до того, как его младший сын заделался тик-токером-анархистом, но было видно, что и он тоже очень переживает. А я всего лишь безумно скучала по брату – ровеснику, проходя свой собственный гораздо более тихий, но от того не менее болезненный пубертатный период.

Но время шло, расставляя все по местам. Тимур стал меняться, стремительно и в лучшую сторону.

Есть люди, которых жесткая система, подобная военной, ломает, а есть, кого наоборот обтесывает, точит, убирая все лишнее и позволяя пустить свою кипучую неуправляемую энергию в нужное русло, по четко заданному пути. Учит структурировать ее. Тимур явно был из вторых. Он перестал получать выговоры, подтянул учебу, опять всерьез занялся спортом, теперь уже выступая за училище на различных соревнованиях и за это тоже имея дополнительные плюшки. Он приспособился, когда понял, что в лоб ему не победить. И от этого моментально повзрослел.

Да, он до сих пор говорил, что жутко там всех ненавидит, что не мешало ему при этом весь свой корпус называть "братишками" и тащить их на каникулах к деду на дачу. А после выпуска и вовсе повергнуть всю семью в шок, тихим сапом поступив в Макаровку, как мой дед, который плакал от счастья как ребенок, когда узнал, что его младший внук тоже выбрал стать моряком.

При всем при этом ныне курсант военно- морской академии Тимур Керефов не уставал колоть себе маленькие татуировки в незаметных, отведенных уставом местах, дырявить уши, надевая сережки строго перед встречей с папой, когда отправлялся в увалы, и повторять, что военные все чурбаны, а система насквозь прогнила. "Свою создай сначала, прежде чем чужую ругать, революционер хренов,"– бурчал отец, недобро косясь на сережки – гвоздики в Тимуркиных ушах. "И создам, "– фыркал с вызовом Тимур. "Ну-ну", – сверкал черными глазами исподлобья отец. И такой разговор у них происходил буквально каждые выходные.

Кстати, наверно еще поэтому Тим так легко принял Сашку. Лютик являл собой железобетонную гарантию того, что бате все праздники будет точно не до младшего взбрыкивающего сына.

*** Только когда сворачиваем в наш коттеджный поселок, я начинаю по-настоящему нервничать. Ладони холодеют и внутри отчетливо тихонько дребезжит. Сашка рядом с виду совершенно спокоен, улыбается, перешучиваясь с Тимуром и потихоньку выспрашивая у него о наших родных. По-хорошему все эти мелочи должна была рассказывать ему я, но в поезде как-то так вышло, что мы больше целовались, чем говорили.

Тим тормозит у кованых ворот дедовской дачи, ждет, пока они медленно разъедутся в стороны. Двухметровый каменный забор, в воротном проеме виднеется подъездная аллея, освещенная витыми желтыми фонарями, и огромный дом в английском стиле вдалеке. Сашка вглядывается в окружающую обстановку и чуть хмурится, поджимая губы. Бегущей строкой на его лице проносится, что он, конечно, понимал, что дедовская дача не будет напоминать избушку на курьих ножках, но на такую помпезность он всё-таки не рассчитывал.

Нахожу его горячую ладонь. Сжимаю, грея свои ледяные пальцы и украдкой воруя его щедрое тепло.

"Это все такие глупости, Саш…"

Я бы сказала это вслух, но не хочу при Тимуре. Общаюсь прикосновением.

Тим паркуется на просторной стоянке справа от дома. Машин здесь пока почти нет. Основная масса родственников и гостей заявится завтра, тридцать первого. Сегодня же, по всей видимости, посидим в тесном неполном семейном кругу. Хочется верить, что еще и радушном, но предчувствие надвигающегося апокалипсиса все отчетливей с каждой секундой.

– Ратмир сказал, что уже не было билетов из Москвы, только самолет, ночью прилетит, – поясняет Тимур, выключая зажигание, – У Рустама из Эмиратов самолет утром, Азат с ним, он ездил – смотрел игру, Рам с Леной завтра вечером вернутся из отпуска, только племяшки тут. Ну и Дамир со своими. Еще должна была тетя Ани приехать, не вижу машину....

– Ясно, – вздыхаю я, вылезая из джипа.

Тимур отдает Сашке наши вещи, и мы втроем, как по команде притихшие, направляемся в дом.