Нельзя уйти. Нельзя остаться - Екатерина Велесова
— Приедут через неделю и увидишь. Я думала, что нам вдвоём побыть надо.
Сашка опустил валик и посмотрел на жену широко раскрытыми глазами:
— Нам? Это когда ты успела это слово выучить? Нас и раньше то не было, а завтра уже и официально не будет.
— А может пока не разводиться? Можно ведь сохранить семью, ради детей.
Валик плюхнулся в тазик с краской, и мужчина отошёл к окну. Распахнул створку, взял с подоконника сигареты и прикурил. Сизое облако рвануло на улицу, но застыло над кронами деревьев, неторопливо меняя очертания и прислушиваясь к радиоволне, на которой весёлый голос продолжал обещать свободу и счастливую жизнь под выгодные проценты.
— Ради детей семьи быть не может. Семья должна быть, ради любви.
— Раньше ты так не думал. Как-то ведь прожили столько лет.
— Сам удивляюсь, каким идиотом был, — он развернулся к жене, и ухмылка скользнула по губам, — Маш, а тебя никогда не смущало, что за всё время, что мы были вместе, ни я, ни ты, ни разу в любви не признались? Скажи, какого чёрта ты замуж за меня пошла? Ты же ведь не была невинной девственницей.
Она пожала плечами и прислонилась спиной к дверному косяку:
— Сама не знаю. Ты позвал, вот и пошла. Думала, что никому больше такая не нужна. А ты зачем в ЗАГС повёл?
— Да чёрт его знает. Сначала, как других, в постель затащить хотел, а потом ты так ревела, когда про предохранение спросил. Да и возраст уже был такой, что для неженатого офицера карьере путь заказан.
— Саш, а может нам снова попробовать?
Он помотал головой и опять отвернулся, выпустив струю дыма:
— Маш, я не хочу тебя обижать, но без любви больше не смогу. А тебя я не люблю.
— А её любишь? — женщина не дождалась ответа и в голосе появилась обида, — Только она, похоже, нет, раз ты здесь торчишь. Или она, дороже, чем дети?
— Я не собираюсь с тобой это обсуждать. И дороже детей для меня ничего нет, поэтому и сижу здесь. А то давно рванул бы, куда глаза глядят.
— Ну так и езжай! Что ты мне глаза мозолишь?
Сашка понял, что визгливый тон жены задал направление скандалу, поэтому обернулся и недовольно скривился:
— Маш, что тебе от меня надо?
Но в ответ прозвучал уже крик:
— Я семью хочу нормальную, а не вот это всё!
И тут уже он сам не стал себя сдерживать и в обоюдном скандале припомнилось всё.
— Как ты мог переспать с этой шалавой в моей постели?!
— А я, в отличии от тебя, не чурбан бесчувственный! Да любой мужик, хоть на дерево среагирует, если на диване два года будет спать, без доступа к телу. Два года! Да я за это время, как пацан малолетний, всё изменить боялся! Как же, военный городок, все на виду! Тебе же боялся больно сделать!
— Да гулял бы, кто тебе не давал? А мне противно даже думать об этом, потому что совокупляются, как животные. А я не животное! Руками туда лезут – фу, мерзость!
Сашка затушил сигарету в банке и ошарашенно посмотрел на жену, убавив громкость радио и своего голоса:
— И ты столько лет так думала? Раньше то чего молчала? Теперь понятно, почему всё по-быстрому, и не дай боже коснуться руками. Но зачем?
— А затем, чтобы одной не остаться. А потом ты стал говорить о детях. И куда мне было деваться?
— Бежать тебе, Маш, надо было, подальше и пораньше. А мне - головой думать, прежде, чем в ЗАГС тебя тащить. Только теперь уже поздно.
Маша успокоилась, взяла себя в руки и пошла в коридор. Оглянулась и посмотрела на мужа надменно - равнодушным взглядом: — Только теперь тебе деваться некуда. И твоя жизнь – здесь.
— Жизнь?
Только и смог он произнести, понимая, что жизни больше не будет никому. Потому что они оба так её переломали, что не спасут никакие костыли, а больные места зарастут уродливыми хрящами и будут напоминать о произошедшем, до конца дней. Два моральных инвалида останутся жить под одной крышей и растить детей. И Вика с Димкой, не видя счастья в родителях, вырастут калеками, не способными понять, что главная ценность в жизни – не карьера и не квартира, а любовь – настоящая, чистая и светлая.
Нужно было уходить. Раз и навсегда.
И Сашка решил, что дождётся возвращения детей, получит решение суда о разводе и рванёт покорять необъятные просторы Родины. Должно же быть в огромной стране место, где он сможет найти свой дом.
А пока он докрашивал стены и стелил линолеум, солнце пробежало ежедневный путь по небу и вышло на финишную прямую – раскрасневшееся, уставшее, но довольное результатом.
Такое же, как мужчина, закончивший работу, принявший душ и лежавший теперь на матрасе в пустой комнате. Сумерки укутывали улицу духотой, которая не давала уснуть. А бетонные коробки многоэтажек, раскалённые дневным зноем, с усердием обогревателя избавлялись от повышенной температуры, выпуская жар в квартиры.
Сашка покосился на дорожную сумку, лежавшую в углу, вздохнул обречённо и поднялся. В руках подпрыгнула бутылка водки, которую он и поставил на пол, расстелив газетку. Открыл банку с консервами и разломил батон.
Ещё два месяца назад он видел точно такую же картину, но с другого ракурса – сверху. Усмешка скользнула по губам, пальцы отвинтили пробку и горлышко бутылки опрокинулось в рот. Тёплая жидкость обожгла горло и поток огненной воды устремился в желудок. Тот недовольно взбрыкнул, но получил кусок хлеба с рыбой и смирился.
Рука залезла под подушку и достала телефон. Уже месяц он молчал, как проклятый. Синий экран радостно поприветствовал и высветил записную книжку.
«Любимая».
Палец нажал на вызов и гудки понеслись сквозь пространство, не рассчитывая на ответ. Соня не брала трубку и Сашка давно перестал набирать её номер. Да и сейчас не понимал, зачем это сделал. Но в динамике прозвучал нежный голос и сердце остановилось.
— Да, Саш, я тебя слушаю.
— Здравствуй, Сонь.
Он столько раз прокручивал в голове этот разговор, что знал его наизусть. Но мечта сбылась,
