Екатерина Вильмонт - Зюзюка и другие

– Что?

– Ну, медленным...

– Вялым?

– Да-да, именно вялым. Но ничего, прорвусь, мама.

– А может быть, стоит продать этот дом и купить что-то поскромнее? Ты же одна пока. Здесь, как я понимаю, это все очень подвижно... покупают один дом, продают, покупают другой...

– Нет, пока я не хочу! Я так люблю его...

– Но зачем тебе одной четыре спальни?

– Мамочка, я больше не одна, у меня есть ты... и Стаська... А может, вам переехать ко мне? Будем жить все вместе?

– Да нет, это ерунда. Приехать можно, а переезжать... ни за что!

– Там папина могила, да? Поэтому?

У нее вдруг задрожали губы и глаза наполнились слезами.

– Мамочка, господи, столько лет прошло, а ты все еще...

Она как будто с трудом проглотила комок в горле.

Но тут зазвонил телефон. Мне на секунду померещилось, что это звонит Гарик, ведь обещал же мне китайский предсказатель обретение потерянного.

– Алло!

Незнакомый мужской голос спросил по-английски:

– Прошу прощения, мэм, могу я поговорить с Леокадией?

– Но она не говорит по-английски, – растерялась я.

– Зато я говорю по-русски.

– Одну минуту. Мама, тебя!

– Кто?

– Понятия не имею! Простите, а кто ее спрашивает?

– Доктор Дорман, Грегори Дорман.

Но тут раздался такой трезвон у входной двери, что я вскочила как ошпаренная и закричала:

– Перезвоните попозже, очень вас прошу! – И, швырнув трубку, бросилась открывать. На пороге стоял Симон, бледный, испуганный.

Я еще ничего не поняла, а мама закричала:

– Где Стася? Что случилось?

– Вы только не волнуйтесь, сейчас уже все в порядке, она в госпитале.

– В госпитале? Вы разбились на машине?

– Нет, – он вдруг покраснел, – ей стало плохо, я ее отвез... Они там объяснят... У нее проблемы... Но уже все...

– Что все? – не своим голосом закричала мама.

– Ей уже сделали операцию.

– Какую операцию?

– Внематочная беременность... – едва слышно произнес Симон.

Слава богу, у нее есть иншурэнс, мелькнуло у меня в голове.

Стася

Вон они, эти чертовы зеленые холмы, прямо за окном, любуйся сколько влезет! В госпитале меня продержали сутки, и теперь я лежу как последняя кретинка, таращусь в телик или смотрю в окно. Доигралась, идиотка! Хорошо еще, беременность оказалась внематочная, по крайней мере я не виновата, что ребеночек накрылся медным тазом. Кому он нужен, ребенок от того козла... Даже вспомнить мерзко. Это я опыта решила набраться, чтобы не ударить п... в грязь перед красавчиком Игорем, который у Мамалыги называется Гариком. И все напрасно, все! А Лёка догадалась, почти все просекла... Плакала, целовала меня, опять слезами захлебывалась... Ее жалко. Она вдруг так постарела. Сидела у моей кровати, сгорбилась как-то, уголки губ опустились... Жалко, сил нет! Правда, ей какой-то старый дружбан позвонил из Сан-Франциско, обещал приехать, и она слегка приободрилась. Кажется, он зубной врач... Но все равно... облом по полной программе. И даже смешно, просто какая-то книжная мораль – зло наказано! Правда, добродетель не торжествует, вот тут прокол. Добродетельная у нас только Лёка, а что она за свою добродетель поимела? Дочку-кукушку и внучку-блядушку? Но одно хорошее в этой истории есть! Есть все-таки! Я убедилась, что могу в принципе поиметь любого мужика, если захочу! Как тот козел сперва на меня и не глядел, а потом на задних лапках прыгал. Гнусный тип, но зато научил меня кайф ловить от этого дела. С паршивой овцы... Так что не совсем напрасно я старалась... Но дура я та еще! Один раз мужика увидела, этого окаянного Игоря, и что затеяла! Трансатлантическую интригу! Три ха-ха! И, главное, все бы получилось, не брось он ее. Получилось бы, я уверена! Но это была бы гнилая победа, противник уж больно ничтожный... Разве можно так упасть из-за смазливого мужика? Я получила хороший урок от этой взрослой жизни. Никто и никогда не сможет довести меня до такого состояния! Я уже понимаю, что от любви можно как угодно с ума сходить, но нельзя допускать, чтобы тебя жалел твой заклятый враг! Этого я не перенесу. Кстати, надо будет как-то ей намекнуть, что так нельзя. На ней же аршинными буквами написано: меня бросили! А она ж еще не очень старая. Но кто на такую побитую позарится? Хотя я сама не смогу, надо объяснить Лёке, пусть она ей скажет! Надоело лежать, сил нет, но завтра я уже встану, а на днях мы полетим в Лос-Анджелес, в Голливуд! А вообще-то у меня такое ощущение, что нарыв прорвался, гной вытекает и жесткий комок ненависти внутри как будто становится помягче... Хорошо ли это, я не знаю, но мне легче, легче, легче...

Кино и немцы!

Святочная история

«Бенбери умер!»

– Майка, ты на Новый год опять в Питер? Тебе не надоело?

– Может, и надоело, но ты же знаешь, у меня там тетка, она одинокая, старая и мой приезд для нее – праздник, – вяло ответила Майя.

– А если для разнообразия тетка приедет к тебе в Москву?

– Ну что ты, ей тяжело, она старенькая.

– А я думала...

– Что ты думала? Очередного жениха мне нашла?

– Ну не то чтобы жениха, а все-таки... Просто у нас женщин в компании маловато.

– Надо же! Редкий случай! – улыбнулась Майя. – Обычно бывает наоборот.

– Ну ты же знаешь, я девушка нестандартная. Ты уже и билет купила?

– Конечно.

– Жалко. Ну ладно, вольному воля!

До этого разговора Майя не была уверена, что хочет в этом году в Питер, но, положив трубку, встала, оделась и поехала на вокзал, благо близко – пять остановок на троллейбусе.

У нее не было тетки в Питере, у нее вообще никого не было. Эту тетушку она придумала, чтобы не сидеть одной в праздники и не быть обузой в компаниях. Одинокая женщина в компании – это проблема. Ее надо провожать, да и вообще... А так она всем говорила, что уезжает тридцатого, и не подходила к телефону, не высовывала носа из квартиры, а уезжала тридцать первого. В вагоне поезда всегда находились люди, с которыми можно было встретить праздник, выпить бокал шампанского, поговорить... А утром выйти на Московском вокзале, вдохнуть сырой, холодный питерский воздух и отправиться гулять по любимым местам дивного города, отдыхая в кафе. К вечеру она уставала так, что в поезде, везущем ее назад, в Москву, спала, как говорится, без задних ног. А утром с удовольствием возвращалась домой, в свою уютную однокомнатную квартиру, после питерской холодной бесприютности казавшуюся поистине упоительным гнездышком.

С Питером ее связывало многое. Ее мать была родом из Ленинграда и ездила туда каждый год. Впервые она взяла Майю с собой, когда девочке исполнилось шесть лет. Они остановились в гостинице. Не в какой-нибудь, а в знаменитой «Астории», в громадном двухкомнатном номере со старинной мебелью и просторной ванной. Все это поразило воображение маленькой девочки невиданной роскошью и ледяным холодом – в гостинице испортилось отопление, а номер был угловой, месяц – ноябрь, но одно из громадных окон было завешено портретом космонавта Николаева – город готовился к ноябрьским праздникам. Мама тогда смеялась, говорила, что теперь Андриян Николаев ее любимый мужчина, что он спасает их от окончательной гибели. Действительно, в другом номере, где жил кто-то из маминых знакомых, было еще холоднее. В ресторане на завтрак Майя ела удивительно вкусную штуку – гурьевскую кашу. Ее подавали в металлической раскаленной сковородке. Под румяной корочкой были сухофрукты и манная каша. А за соседним столиком завтракал пожилой иностранец. Он сидел в пальто – впрочем, все посетители были в пальто – и ел яйца всмятку. Казалось бы, подумаешь невидаль – яйца всмятку! Но как он это делал! Ножичком срезал верхушку яйца одним движением, просто сносил ее, потом солил яйцо и мазал горчицей! Майя много раз пробовала так срезать верхушку, но у нее ничего не получалось. Прошло тридцать лет, а она помнит этого иностранца, кажется, он был англичанин. Мама, кстати, тоже пробовала так обращаться с яйцом и у нее тоже ничего не получилось, зато она стала есть яйца с горчицей. Еще с той поездки Майя запомнила чудный спектакль в Большом драматическом театре, веселую грузинскую комедию «Ханума». Ах, как они с мамой смеялись тогда, как пели куплеты оттуда: «Над рекой стоит гора, под горой течет Кура!» Теперь у Майи есть видеозапись этого спектакля и в минуты хандры она ставит эту кассету... А еще она отчетливо помнит, как шла с мамой по Невскому и вдруг они встретили какого-то мужчину, маминого знакомого. Они с мамой обрадовались, расцеловались и стали говорить как-то странно – хоть и по-русски, но Майя почти ничего не понимала, и ей стало почему-то страшно, тревожно и она заплакала, а мама рассердилась на нее... После смерти мамы, разбирая ее архив, Майя нашла несколько фотографий того мужчины и письма от него. Он был маминой любовью...