Открытая дверь - Вера Александровна Колочкова
– Да, я понимаю. Не будем. А я всегда считал, что он родной Викин отец…
– Ну да. Все так считали. И Вика так тоже считала. Представляешь, каким потрясением для нее было, когда эта парочка вдруг к нам заявилась? Они, видите ли, очень хотят с внучкой общаться, ага! Она же так на покойного Ромочку похожа!
– Так он умер?
– Да… И внуков им не оставил. И потому они вспомнили вдруг, что у них где-то внучка есть. Столько лет не помнили и знать не хотели, а сейчас вдруг вспомнили! И сразу полюбили, и сразу им внучку вынь да подай на тарелочке с голубой каемочкой! И такие ведь настырные, знаешь… Их в дверь выгоняешь, а они в окно залезть норовят! Этот Павел Георгиевич, Ромин отец… Ну, который сейчас приходил… Он даже и до Левы добрался, его с ума свел своими обещаниями! Мол, если поспособствуешь примирению, я твою научную тему профинансирую! Лева так в искушение сразу впал, что все у нас пошло кувырком. Начал меня уговаривать, я ни в какую… И Вике пришлось все рассказать… Ну вот за что мне это все, а? У меня память болит, а они… Да ни за что я им не позволю, не будет этого никогда! Это моя дочь, только моя! Как они меня тогда на порог не пустили, так и я их никогда не пущу на порог! А еще никогда не забуду ту самую скамейку под дожем… Как ребенок мой замерзал… Ну скажи, разве я не права?
– Права, права… Конечно, права. Да только с болью своей что будешь делать, вот в чем вопрос. Так и будешь ее в себе нести, пока не надорвешься, да? Ведь это очень тяжелая ноша, она тебе и сейчас жить не дает, и потом тоже не даст.
– Ничего, справлюсь как-нибудь! Мне не привыкать!
– Может, и справишься. А только зачем?
– Что – зачем? Не поняла…
– Справляться – зачем? Ведь все твои духовные силы только на то и уходят, чтобы с болью справляться. Не лучше ли от нее раз и навсегда избавиться, жить налегке? Это ж такое счастье, когда идешь себе налегке…
– Да как? Как я от нее избавлюсь? Я как подумаю, как вспомню… Как я на скамейке в парке сидела…
– Ну да. На скамейке в парке сидела, да. Я слышал. Ты сейчас это говоришь, будто страшное заклинание произносишь. Я думаю, ты не раз и не два его произносишь, правда? И не мне одному… Ты привыкла к этому заклинанию, ты с ним сроднилась, ты больше жизни своей без него не представляешь, верно? Оно для тебя собственной притчей во языцех стало?
Она смотрела на него, моргала и не понимала уже ничего. Что это он сейчас говорит такое ужасное, а? Да разве она для этого все ему рассказала? Чтоб он над ней издевался сейчас, что ли?
– Ну-ну, не смотри на меня так, не надо… Я вовсе не хочу тебя обидеть, пойми! – вполне дружелюбно улыбнулся ей Саша и взял ее ладонь в руки. И пожал ее как-то по-особенному, очень тепло. Будто хотел добавить к своим словам – я здесь, я с тобой, я на твоей стороне. Я твой друг, не бойся.
– Тогда зачем ты мне все это говоришь, если не хочешь обидеть? Не понимаю…
– Я просто хочу, чтобы ты меня услышала! Чтобы увидела, что с тобой происходит!
– А что со мной происходит, что?
– А то… Ты баюкаешь обиду и боль, вот что. Ты испытываешь болезненное блаженство, когда их баюкаешь, понимаешь?
– То есть… Я мазохистка, по-твоему? Муж мой говорил, что я мазохистка… И ты туда же?
– Ну, не совсем так, конечно… Ты не мазохистка, нет. Это уже из другой оперы, это не твой случай. Но боль ты свою очень любишь, согласись…
– Да не говори ерунды! Как это можно – любить боль? Да я бы рада была, если б она из меня ушла, но ведь это невозможно, я знаю!
– Возможно, Ирина. Очень даже возможно. Тебе просто надо взять и захотеть жить без этой боли, без этой обиды. А если точнее сказать – просто научиться быть свободной. А если свободной, стало быть, и счастливой. Ведь ты хочешь быть свободной и счастливой, верно?
– Ну, допустим… И как же я этому научусь?
– Да очень просто. Нужно взять и простить.
– Кого простить? Родителей Ромы простить?
– Ну да…
Она отстранилась, глянула на него с ужасом и удивлением. И переспросила тихо:
– Прости-и-и-ить? Да ты что такое говоришь, Саш? Ты сам себя слышишь сейчас? Как это я могу их простить? Да нет, это просто невозможно, что ты!
– Это возможно, Ирина. Ты ведь даже мысли такой не допускаешь, пойми. А ты возьми и допусти хоть на секунду…
– Нет! Нет, это невозможно. Может, кто-то и может, а я не могу, нет! Я не умею прощать. Кто-то умеет, а я не умею! И я в этом не виновата, природа у меня такая! Не умею!
– О, как же тебя колбасит сейчас, бедная… От одной только секундной мысли колбасит… Не хочу, не буду, не умею! Невозможно, природа у меня такая! Еще целый забор из подобного отрицания возвести можешь, да только за этим забором не спрячешься, пойми.
– Но я правда не смогу, Саш… Я же себя хорошо знаю…
– Ну вот, еще одна спасительная отговорка. Да ты даже попробовать не хочешь, не можешь сама себе разрешить! А ты разреши… Ну хочешь, вместе в эту дверь войдем, я тебя за руку держать буду…
– В какую дверь?
– В дверь, которая зовется прощение. Ты знаешь, у прощения ведь всегда дверь открыта. И все могут туда шагнуть, только не догадываются об этом. Им легче сказать – не умею, не могу, не хочу. И на этом точку поставить, а не многоточие. Но ведь в многоточии вся суть и есть… Да, это на самом деле трудно, очень хочется спрятаться за «не могу». Но я еще раз тебе повторяю – у прощения всегда дверь открыта, это наше испуганное сознание видит ее закрытой, только и всего! Надо просто взять и войти… И даже не войти, а сделать к ней несколько первых шагов. А потом все получится, вот увидишь! Получится перешагнуть за порог. Это ведь тебе больше надо, чем тому,
