Алмазная Грань (СИ) - Тимина Светлана "Extazyflame"

Ад обрушился на землю. Потонул в отчаянном вопле обреченных, рычании, лае, топоте ног, треске рвущейся ткани, клацанье зубов. В воздухе повис тошнотворный запах крови. Он осел на губах привкусом металла и раздавленных томатов. Вкус ужаса и смерти.

Мне надо было закрыть глаза. Лукас бы понял, наверное. Но я, словно сомнамбула, раскачивалась в кресле, сжав бокал до боли в пальцах, и смотрела, едва не ослепнув от увиденного, не оглохнув от самых страшных, душераздирающих воплей умирающих. Навсегда записывала на жесткий диск памяти отвратительную, ужасную картину — оскаленные пасти псов, рвущих человеческую плоть, кровь, капающую на зеленое полотно ринга с острых клыков, тела тех, кто совсем еще недавно весело шутил, играл в рулетку, пил виски… а теперь представлял собой тюки окровавленной плоти. Они мало что имели общего с людьми.

Черный питбуль с белым лепестком клевера — причудливым окрасом на груди — сбил с ног окровавленного Константина, почти добравшегося до решетки. Мужчина пытался воззвать к Лукасу, не понимая, что уже не жилец с подобными ранами, кровь стекала по его подбородку на окровавленные лоскуты костюма. Бросок, и клыки псины-убийцы вонзились в его щеку.

Я закрыла глаза. Тугой узел тошноты рванул вверх по пищеводу, отключая все органы чувств. Кажется, я впилась ногтями в руку сидящего рядом Лукаса. Все это уже не имело значения. Я утратила связь с реальностью. И в то же время… мне была невыносима мысль, что я сейчас забрызгаю ошеломительное платье и кожу дивана содержимым своего желудка.

— Что-то хочешь сказать мне, милая? — ласково спросил мой мучитель, склонившись к уху. Дыхание на щеке успокаивало, но в его голосе было решающее ожидание. И я поняла, что будет, если я начну сейчас сбивчиво шептать просьбы остановить происходящий кошмар, расплачусь или забьюсь в истерике. Проигрыш. Затяжной прыжок в кипящую лаву.

— Нехорошо. Душно. Мне надо в…

— Прямо по коридору и направо. Все интересное уже произошло. Тебя проводят.

Я поднялась на ноги. Перед глазами плясали кляксы крови. Хрипы и стоны умирающих потонули в накате сердечного стука. Комната кружилась, тугой комок подбирался всё выше и выше. Я думала лишь о том, что меня может стошнить перед всеми присутствующими. Это было недопустимо, пусть даже произошедшее не произведет на них после показательной казни предателей никакого впечатления. Психика щадила меня. Она поставила блок, заставив переключится на более насущную проблему.

В коридор я выбежала, не замечая сопровождения — тех, кто ехал с нами в автомобиле. Именно они открыли двери и подсказали, куда бежать. Едва я захлопнула за собой дверцу кабинки, меня вывернуло наизнанку.

Я потеряла счет времени. Хотелось рыдать, но я знала: если я позволю себе подобное, проиграю. Не сейчас. Пусть даже перед глазами застыла картина, способная лишить рассудка самого отчаянного храбреца: сразу двое псов над телом, не пойми кого, настолько изуродованном клыками. Лужа крови. Зияющий остов ребра сквозь огромную рану. И собаки, с чавканьем и рычанием рвущие окровавленную плоть…

Глава 11.3

Новый рвотный позыв скрутил меня вдвое. Липкая испарина проникла под корсет, осела росой на корнях волос, на лбу, ладонях. Я задыхалась. Невозможно было вдохнуть даже глоток воздуха между атакам горловых спазмов. Меня выворачивало наизнанку даже тогда, когда внутри ничего не осталось.

Наконец, обессиленная, дрожащая, я отползла к стене кабинки и прислонилась спиной, обхватив себя руками. Озноб не отступал, клацали зубы, ледяной пот стыл на коже арктическим холодом. Перед глазами все так же плясали пятна крови, иногда они темнели, иногда наливались алым цветом. Я не знала, сколько прошло времени, прежде чем сумела обрести ясность и подняться. Идти не могла — голова кружилась, сила притяжения тянула вниз. Кое-как смогла выбраться, перебирая руками по стене кабинки, а там, наощупь, уговаривая себя сделать хоть шаг, добраться до умывальника.

Кажется, в дверь просунулась голова кого-то из конвоиров — их обеспокоило мое долгое отсутствие. Убедившись, что я цела, просто стою у вмурованной в столешницу раковины, удерживая вес тела на вытянутых руках, он поспешил захлопнуть двери.

А я боялась смотреть на свое отражение в огромном зеркале. Боялась, что в нем, словно на полотне кинопроектора, оживут картины увиденного кошмара. Дышала глубоко, чувствуя мелкую пульсацию во всем теле, будто оно стремилось распасться на атомы, чтобы не оставаться в реальности, где боль и жестокая смерть — обыденные вещи. Лишь когда открутила кран и подставила ладони под холодную воду, стало легче. Вода очищала и возвращала к жизни.

Зеркало отразило бледное лицо незнакомой мне девушки с размазанной алой помадой, растрепанными влажными волосами, с отголоском безумия в огромных глазах… эта незнакомка не должна была находиться в футляре промокшего от испарины платья. Оно было чужим. Мне надо было снять его сию же минуту… либо сделать так, чтобы я получила право и дальше в нем находиться…

…Клатч на тонкой цепочке. Руки дрожат, высыпая на мрамор столешницы содержимое — маленькую расческу, помаду, упаковку мятных леденцов и влажных салфеток. В мозгу набатом бьется мысль — ты не имеешь права на слабость. Ты видела, что делают с теми, кто за чертой. И ты не хочешь разделить их участь.

Вода отдает хлоркой, но она же и освежает. Набираю в рот и запрокидываю голову, полоскаю, сплёвываю. Снова и снова. Во рту горечь, привкус крови. Ее не смыть ничем, но я пытаюсь до тех пор, пока не сводит зубы, и привкус хлорки не вытесняет вкус желчи. Руки уже не трясутся, и даже сердце бьётся по-другому — оглушительно, но замедлено. И я беру красную помаду. Наклоняюсь к зеркалу и обвожу линию искусанных губ. Четко — просто даю себе установку, что если выйду за контур, случится нечто страшное. Я не хочу этого, и мое тело подчиняется ментальному приказу. Линия четкая.

Расческа путается в волосах. Вэл говорила, нельзя расчесывать мокрые, но у меня нет выбора. Вырываю клочья, приглаживая, выравнивая. Локоны практически исчезли, волосы ложатся гладкой волной на обнаженные плечи. Достаю салфетки, тру кожу везде, куда только могу добраться, смывая едкую вонь холодного пота. Шрам на спине саднит, в корсете тесно. Это надо пережить. Я не имею права упасть в шаге от цели. Я прошла самые страшные круги ада не для того, чтобы сдаться у финиша.

Сразу несколько мятных леденцов в рот. Взрыв арктической стужи — тот самый толчок, укол адреналина в сердечную мышцу, что не даст упасть. Раскусываю, не чувствуя языка от ядреного ментола. И комната обретает очертания, перестаёт кружиться. Я снова могу передвигаться, не рискуя упасть. Минуты слабости позади.

Размахиваюсь и бью себя по щекам, по очереди. Отрезвляет окончательно, щеки наливаются естественным румянцем. Пытаюсь улыбнуться, но это слишком. Я не готова. Наклоняюсь к зеркалу, придирчиво рассматриваю свое отражение. Хвала создателю… водостойкой туши и подводки.

Мне надо вернуться туда, где произошла кровавая бойня. В ту комнату, где наверняка еще витает запах крови, а собаки доедают человеческую плоть. И, вашу мать, я это сделаю. Пусть у меня разорвется сердце. Пусть я никогда не смогу уснуть. После этого я все равно не буду прежней. Проникли в мозг, перевернули все вверх дном. Лукас и его грязные игры разума. Ненавижу. Не за то, что он замочил своих партнеров, они, наверное, это заслужили.

За то, что он искупал меня в их крови, привязав к себе самыми прочными канатами.

Охрана курит у дверей туалета. Им весело. Вашу мать, они кайфуют от произошедшего. У них, оказывается, тоже есть эмоции! Знакомый речитатив режет болгаркой по натянутым нервам.

— Умоляли, чтоб простил! Он питбулей в дом пустил. Долго верные братки собирали их куски!

Это «Сказка о братке Салтане». Когда-то кто-то из моих одногруппников распечатал этот текст, заставляющий Пушкина вращаться в гробу, и мы читали его в коридоре в ожидании лекций, смеялись. Это даже не выглядело издевательством над классикой русской поэзии — настолько четко блатная феня легла на канву сюжета. Могла ли я знать, при каких обстоятельствах услышу это снова?