Аликс де л'Эн - Бестолковая святая

При мысли о том, что он сейчас уйдет, я почувствовала боль в груди.

— Не уходите, побудьте еще немного! — взмолилась я. — Вы… вы не хотите дать мне интервью? Я как раз ищу работу, сюжет всем на зависть: «Наедине с Ним».

Бог весело улыбнулся:

— Даже не мечтайте. Могли бы не спрашивать.

— Я… мне будет вас не хватать.

Я говорила правду. Карл это понял. Добродушно улыбнулся, погладил себя по хвостику на затылке.

— Ну-ну, Полин. Все хорошо. Благодаря нашей встрече вы познакомились с иным миром, он глубже и богаче вашего. Почему-то мне кажется, что вы еще не раз придете сюда, ко мне, даже если меня здесь не будет… во плоти. А меня вы научили, что в пустяках тоже есть свой смысл. Возможно, я подпишусь на «Модель»… Видите? Мы оба кое-чему научились.

Я не удержалась от попытки обнять Господа.

Карл Лагерфельд отступил назад со словами «Noli me tangere» и исчез за колонной из розового мрамора.

День сороковой

Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем.

Одно-два небольших чуда, говорите? Ну конечно.

Всевышний напрасно скромничает. Он куда могущественнее Гарри Поттера.

Ровно в семь утра солнечный луч проник в щель между шторами и пощекотал мне веки. Омерзительный мелкий дождь, моросивший сорок дней без перерыва, наконец прекратился.

В восемь утра Пьер вернулся домой в сопровождении двух сотрудников бригады по борьбе с распространением наркотиков. От имени Парижской префектуры и полиции они принесли мне нижайшие извинения. Произошла чудовищная ошибка. Колумбийцев задержали на бельгийской границе. При них не нашли ни грамма наркотика, ни одного фальшивого евро. Были отметены все подозрения касательно войны между картелями, отмывания денег и разного рода мошенничества; единственным виновником изгнания семьи Перес Агилар оказалась наркомафия. Консуэло клялась, что они так поспешно покинули дом после ночного визита двух соотечественников в масках. Именно эти люди разгромили квартиру, подложили наркотики под матрас спавшего Поля и подбросили фальшивые деньги. Семейство Агилар бежало на рассвете, чтобы оградить от дальнейших бед нашу семью. Так-то вот. «Католическое содействие», возмущенное безобразным отношением к политическим беженцам с незапятнанной репутацией, — а я подтвердила, что они просто очаровательные люди! — потребовало от французских властей возмещения убытков и сразу нашло семью, готовую приютить Агиларов. Мы договорились не предупреждать несчастных доброхотов о том риске, которому они себя подвергают, решившись приютить эту банду психов: в конце концов, каждый имеет право на милосердие, даже колумбийцы со столь малоприятными замашками. Но одно я все-таки сделала — отослала новым благодетелям юного Адольфо трехмесячную порцию риталина для его лечения. (Две недели спустя Жозефина позвонит Полю, чтобы извиниться и попрощаться. Она сообщит, что пилюли начали действовать и Адольфо отказался от мысли выпотрошить морскую свинку хозяев, что Рамон нашел работу в банке, а ее саму должны принять в оркестр редких инструментов. Вешая трубку, мой сын будет улыбаться.)

В половине десятого я позвонила в колледж Люк-Ферри, чтобы поговорить о назначенном на завтра заседании дисциплинарного совета. Совершенно смягчившийся Франсуа Брискар объявил, что готов все забыть и дать Полю еще один шанс. Почему? «Из человеколюбия: ни одно учебное заведение не согласится принять вашего сына. Я не суеверен, но сегодня во сне увидел его имя в списке допущенных к сдаче экзаменов на степень бакалавра. И решил проявить… как бы это сказать… снисходительность». В этот момент меня посетило озарение: Франсуа Брискар ошибается, в этот список мой сын не попадет. Он будет в числе тех, кто сдаст экзамен с хорошей оценкой. Мне видней. Я его мать.

В десять утра позвонила мама, и мне снова пришлось ущипнуть себя, чтобы поверить. Мари-Анник — отныне она была свободна — даже не заговорила со мной о Момо, зато рассыпалась в похвалах Жан-Жозефу Гуа (содиректор страхового общества Флери-Мерожи, пятьдесят лет, разведен), который «проявил редкостную благожелательность и даже — можешь себе представить? — собирается пригласить твою старушку мать на ужин!».

В одиннадцать утра пес Прут вышел из комы, сохранив в полном объеме умственные и двигательные способности. И не просто сохранив. Никогда больше до конца своей долгой по собачьим меркам жизни он не попытается обслюнявить или сгрызть кашемир и кожу, не сделает поползновения на пуфик и не описает подушки хозяев.

Ровно в полдень ожил мой мобильник. Марк Гран-Ромье хотел самолично сообщить великую новость: у них с Матильдой все возобновилось — «с чистого листа».

— Я обязан этим тебе, Полин. Без того жестокого разрыва Мат никогда бы не поняла, как сильно she loves me, она меня любит. Когда она объявила, что беременна, и увидела меня crying, увидела, что я плачу, то ужасно растрогалась. Я такой happy, такой счастливый, Полин!

«Само собой разумеется», — мысленно улыбнулась я, послав воздушный поцелуй небу.

— А Мат в порядке, Марк?

— Она рядом. Передать ей трубку?

— А… она разве хочет поговорить со мной?

— Ты совсем рехнулась или как? — заорала в трубку Матильда. — Разве можем мы долго дуться друг на друга? Берешь пример с Моник? Кстати, будь доброй феей-крестной, возьми ее на выходные. Марк везет меня в Венецию.

— Конечно, с радостью. Но, Мат… в Венеции не играют в. гольф и не охотятся на куропаток…

— I know[47], — прошептала она с торжествующей ноткой в голосе.

В 14.00 подпрыгивающая от возбуждения Адель объявила, что больше не будет смотреть канал «КТО», потому что увидела на Filles-TV «последний клип Робби Уильямса и наконец-то поняла, кто главный мужчина ее жизни».

В 15.00 Афликао торжественно возвестила, что с сегодняшнего дня навсегда отказывается от женатых мужчин.

— Конечно, до тех пор, пока в один прекрасный день сама не выйду замуж.

Сначала я не поняла, зачем наша португалка сделала подобное признание, но она продолжила железным тоном:

— Хочу, чтобы ты знать, Полин: я никогда — никогда! — не смотреть на Пьер с… гнусные намерения. Ты не думать, что я есть опасность для твоей семьи.

Я запретила себе вспоминать, что мой муж всегда называл Афликао троллем, мне удалось не рассмеяться, и я от всего сердца поблагодарила ее за то, что она остается с нами до конца учебного года.

В 16.00, когда я открыла дверь, на пороге стояла сияющая Жермена Крике.