Ольга Егорова - Волчья ягода

Конечно же, он тоже ее любит. Она для него – самая лучшая, самая замечательная на свете девочка…

Девочка-друг.

И как это после таких слов Ася не заехала ему по морде? Было непонятно. Он еще долго лепетал что-то невнятное об их дружбе, которую – правда! – не хотел терять. Уговаривал Асю прийти в себя, хорошенько подумать, даже сморозил какую-то чушь по поводу того, что она, умница и красавица, достойна в жизни гораздо большего, гораздо лучшего, чем замученный проблемами и разочаровавшийся в жизни и даже по возрасту ей совсем не подходящий Арсений Волк.

А когда она уходила, ни слова не проронив в ответ на его глупые оправдательные речи, он сказал, что не хочет ее терять.

И только потом, уже после того, как захлопнулась дверь и стихли ее шаги на лестнице, он вдруг понял, каким эгоистом был все это время. Целый год она нянчилась с ним, как с ребенком. Едва только сопли не вытирала и на горшок не сажала. Конечно, кому же захочется терять такую Асю? А что она получала взамен?

Да ничего, пришлось признаться. Абсолютно ничего. Никакой эмоциональной отдачи, никакого интереса с его стороны. Она знала о нем все, почти жила его жизнью. А он даже не имел понятия, что Ася, например, не любит кофе.

Он вообще ничего о ней не знал – наверное, ему было просто удобно жить в этом незнании. И это даже не эгоизм называется, это называется подлость. Настоящая подлость, отягощенная тем, что совершил он эту подлость по отношению к близкому и такому слабому человеку…

Эти мысли не давали покоя. И до сих пор, хоть и прошло с того дня уже две недели, Арсений не находил себе места. Нет-нет да и всплывет в памяти ее лицо, залитое слезами, полуоткрытые дрожащие губы и эти слова: «Я люблю тебя, неужели ты до сих пор этого не понял?»

Не понял – потому что не хотел понимать. Воспользовался – и даже не сказал спасибо.

Подлец. Подонок. Законченная мразь. Вот кто он есть, и никаких оправданий здесь быть не может.

Наверное, он себя накручивал, но временами ему казалось, что в офисе из-за этого воцарилась какая-то напряженная атмосфера. Иногда он ловил на себе странные взгляды – нет, не Ляли и Ирки, любительниц посплетничать! Странные взгляды бросал на него его столетний приятель и верный заместитель Митька Жидков.

Конечно, все это Арсений себе напридумывал. Во-первых, Митька – не тот человек, который стал бы гипнотизировать тебя странными взглядами, если бы ему было что сказать. Уж он сказал бы, у него б не заржавело! А во-вторых, Митька не мог ничего знать про Асю! Про Асю вообще никто в офисе ничего знать не мог – Арсений на сто процентов был уверен, что ни слова она не сказала ни Ляле Воробьевой, ни Ирке Жариковой, ни одной живой душе из рабочего коллектива, что уж говорить про Митьку, с которым Ася за шесть лет работы едва ли перекинулась дюжиной фраз! Митька скорее всего даже не знает, как Асю зовут. Значит, померещились ему эти странные взгляды. Давно уже пора обратиться к психиатру, кстати, да только времени нет…

Внешне, конечно же, в их отношениях с Асей ничего не изменилось – при посторонних они всегда держали дистанцию, держали ее и теперь, без особых усилий для достижения правдоподобности выбранных ролей.

Все было как всегда – и в то же время все чертовски изменилось! Время от времени им все же приходилось оставаться наедине, и вот тогда Арсений просто не знал, куда деваться, куда смотреть, что говорить. Злился ужасно на Асю за то, что она не сдержалась. Злился на себя, снова и снова вспоминая, что сам спровоцировал ее, воспользовался ею, втянул ее в эти странные отношения…

Они больше не ходили вдвоем обедать в ресторан неподалеку. Он больше не подвозил ее домой после работы. Она не звонила ему. Они общались только по работе – Ася разговаривала приветливо и ровно, но все же прятала глаза и заметно старалась сократить это общение до минимума. А он облегченно вздыхал, когда она выходила из кабинета, и начинал ненавидеть себя с утроенной силой.

Дружбы, «щедро» предложенной Арсением, не получалось.

А получалось не пойми что.

Дурдом какой-то получался. Психбольница на гастролях…

И главное, он не знал, как изменить ситуацию.

Но и на этом проблемы не исчерпывались. Весь мир сошел с ума, решил Арсений, когда утром на своем столе увидел заявление с подписью Дмитрия Жидкова.

Нет, не на увольнение, к счастью. Но – на отпуск.

Этот гад решил уйти в отпуск, когда на работе такой аврал, когда проблемы вырастают одна из другой, как бесконечные матрешки, когда все рушится буквально на глазах, – он просто взял и решил уйти в отпуск на две недели! При этом – вероятно, чтобы поиздеваться, – еще и написал официальное заявление!

По меньшей мере странно было получить официальное заявление от Митьки. Зачем, интересно, потребовалось его писать? Он что, не мог просто так подойти и сказать ему, что хочет в отпуск? Или, может, решил, что «просто так», без заявления, Арсений его не отпустит? Так он его и с заявлением не отпустит, пусть не надеется! И что с того, что Митька не был в отпуске уже четыре года? А он сам был, что ли, в отпуске? Или, может, Ирка Жарикова была в отпуске? Или Лялька в отпуске была?

Да что же это такое, в самом деле!

Поговорить с Митькой «серьезно и по-мужски» удалось не сразу. Еще полдня злополучное заявление лежало на столе и мозолило глаза, отвлекая от работы. Дмитрий, как всегда, был на стройке – он вообще из всех сотрудников офиса был здесь самым редким гостем, его фронт работ был более практическим и оттого наиболее важным.

Митька появился в офисе после обеда. Состоялся разговор, в результате которого Арсений потерпел абсолютное поражение. Разгром, можно даже сказать. Митька в своем непонятном стремлении уйти в отпуск оказался настолько тверд, что не помогли никакие уговоры. И даже угрозы не помогли. К угрозам со стороны Арсения он, конечно, серьезно не отнесся, но все-таки пригрозил в ответ:

– Не подпишешь – уволюсь на хрен! Скажи спасибо еще, что я заявление написал заблаговременно, как и полагается, между прочим, по трудовому кодексу – ровно за две недели!

Арсений был ошарашен. Долго молчал, попыхивая сигаретой против правил у себя в кабинете, потом поинтересовался, что же такое важное случилось в жизни у него, у Митьки Жидкова, что ему вдруг так срочно, ну прямо-таки позарез, понадобился отпуск? Ведь жил же он без отпуска четыре года и еще четыре прожил бы спокойно, а если бы понадобилось – то и все восемь, и даже десять прожил бы…

Митька в ответ не сказал ничего определенного. Просто пробормотал куда-то в стену:

– Случилось, – и поднялся, громко отодвинув стул, давая понять, что разговор на этом окончен.