Шерил Андерсон - Роковая сделка
— Что происходит?
— Здравствуй, Питер, — опередила меня подруга.
— Извини, Кэссиди, я не хотел показаться грубым…
— Просто так получается, да?
— Как-то выходит само собой.
Они всегда недолюбливали друг друга, а сейчас не совсем подходящий случай, чтобы восполнить этот пробел.
— Могу я тебе чем-то помочь, Питер? — спросила я.
— Скажи-ка мне лучше, почему Донован не берет трубку, когда я ему звоню?
— Может, у него на телефоне закончились деньги?
— Молли, я не шучу.
Я попыталась припомнить, что именно Питер мог принять за доказательство заговора, из-за которого его избегает Донован.
— Я разговаривала с ним вчера вечером, но ума не приложу, что в моих словах могло повлиять на ваши с ним отношения.
— Разве только то, что он ошибается, — вмешалась Кэссиди.
— Ты там тоже была? — спросил Питер.
— Но мы не говорили о тебе. Почти, — сказала Кэссиди доброжелательно. — Молли всего лишь изложила ему иную точку зрения.
— Он ведь хочет, чтобы ты написала книгу, да? Давай напишем вместе, — выпалил Питер.
— По многим причинам, Питер, это неудачная мысль. — Я была настроена куда менее доброжелательно, чем Кэссиди.
— У нас классно получится.
— А по-моему, у нас уже есть доказательство обратного. К тому же он сказал, что тебя эта идея не заинтересовала.
— Врет, зараза!
Занятно услышать такое о следователе, от которого рассчитываешь получить важную информацию. Но я не позволю Питеру вывести меня из равновесия. Я на правильном пути.
— Питер, я не собираюсь писать никакую книгу.
Мое заявление прозвучало бы убедительнее, если бы Кэссиди не посмотрела на меня как на ненормальную. Улыбка Питера стала злобной.
— Не знаю, что вы там с Донованом задумали…
— Ничего мы не задумали!
— …но я найду убийцу раньше вас всех. И тогда сам напишу эту чертову книгу.
Тут он вдруг вспомнил о хороших манерах:
— Кэссиди, приятно было тебя увидеть.
— А уж как мне приятно, Питер, увидеть твое истинное лицо, — отозвалась Кэссиди и помахала ему рукой.
Питер развернулся и пошел прочь. Я попыталась вспомнить, видела ли я его когда-нибудь по-настоящему сердитым. Мне с ним было трудно как раз потому, что он всегда сдерживал свои настоящие чувства и от этого казался неискренним. А может, мы с ним никогда и не касались того, что его действительно трогало?
— Почему именно противные типы всегда возвращаются и пытаются тебя преследовать? — возмутилась Кэссиди.
— Потому что, если бы так поступали приятные типы, это не было бы преследованием.
— А что об этом думает Кайл?
Я промолчала, но в словах не было необходимости. Кэссиди так давно меня знает, что между нами установилась телепатическая многоканальная связь: она способна с другого конца комнаты почувствовать изменения моего пульса.
— Ох, Молли-Молли, — только и произнесла она с ноткой укоризны, как мать, чья дочь проливает горячий шоколад на праздничное платье, когда пора идти на рождественскую службу.
— Так получилось. Но я ему обязательно скажу.
— Когда?
— Когда представится подходящий случай.
Конечно, мне и раньше было известно, но позднее пришлось убедиться вновь: подходящий случай, как и незнакомый поворот на автомагистрали, замечаешь только тогда, когда уже пронесешься мимо.
12
Дорогая Молли!
Ну почему так трудно выполнять обещания? Потому что держать слово нам не под силу? Или потому, что даем мы их сгоряча, а когда остываем, выполнять обещанное уже не хочется? А может, мы заранее знаем, что этому не бывать, но все равно хочется похвалить себя за добрые намерения?
Уповающая на Судьбу
— Мы же обо всем договорились! — рычала Эйлин.
По крайней мере, судя по размерам и уровню враждебности, то, что сейчас сидело передо мной, было Эйлин, но фигура за столом была запеленута в невероятное количество белой махровой ткани, а там, где обычно находится лицо, ярко синел овал.
— Может, я приду попозже, когда ты закончишь? А то разнервничаешься — и весь труд Сюзанн пойдет насмарку. Она столько сил на это положила, — сказала я, бросая сочувственный взгляд в сторону Сюзанн. Сегодня утром ее мученичество было совершенно заслуженным, поскольку она прямо здесь, в кабинете, несла личную ответственность за обработку лица этой замотанной в саван злюки.
— Ничего страшного, — пролепетала Сюзанн, отдирая от пальцев липкую синюю массу.
— Почему ты не пошла в салон красоты? — рискнула я спросить.
— В таком виде и на публике?! Ты в своем уме?! И не пытайся сменить тему! Я тобой очень недовольна.
— Я виновата, — призналась я, пытаясь сэкономить время.
— Хотелось бы надеяться, что это искреннее признание. Ты обещала сенсационную статью о Гвен Линкольн, а теперь утверждаешь, что она, может быть, и непричастна к убийству!
— А разве не об этом у нас шла речь? Ведь ради этого Эмиль и просил тебя и Издателя опубликовать статью.
— Так что с того! Выходит, у Квина Гарримана на обложке первого же номера будет красоваться фото истинного убийцы…
— Если только Питеру удастся его найти.
Конечно, мне не стоило затевать этот разговор. Когда меня пригласили в святая святых, следовало понять, что искренности здесь не место. Надо было, не вдаваясь в подробности, заверить ее, что я тружусь изо всех сил, но пока не могу утверждать, виновна ли Гвен, добавить пару комплиментов по любому поводу и убираться подобру-поздорову. Но я увлеклась и наговорила много лишнего.
— …а нам придется поместить фотографию вдовы Линкольн!
Воображение тут же услужливо нарисовало Гвен в траурном платье, как у Мэри Тодд Линкольн, вдовы убитого президента Авраама Линкольна. Но сейчас не время тешить свою гордыню — нужно срочно спасать статью, судьба которой снова повисла на волоске.
— Ну конечно, с заголовком: «Своим спасением я обязана Эйлин Фицмонс».
Я словно выпустила из рук не перевязанный ниткой воздушный шарик: осталось дождаться, когда из него выйдет воздух и он перестанет мотаться из стороны в сторону. Эйлин широко, насколько позволяла уже застывшая маска, распахнула глаза, и я продолжила:
— Если наш журнал сумеет доказать невиновность Гвен, разве не тебя она будет благодарить? Ведь именно ты поручила мне написать статью. — Я говорила, едва не скрежеща зубами от обиды. Но уж лучше написать статью и уступить все лавры Эйлин, чем не писать ее вовсе.
Эйлин наклонила голову вправо, потом влево, словно со всех сторон изучая новую мысль, прежде чем признать ее своей.
