Волшебная нить (СИ) - Ольга Тартынская
Вслед за гимном грянул польский, и первой парой пошли молодые, за ними Давыдов вел важную петербургскую даму. Левушка искал глазами Катю, чтобы подойти к ней с приглашением на вальс. И опять возле нее вертелся этот гусарский фоблаз! Левушке больно было видеть, как улыбается Катя его плоским шуткам, как подает ему руку, как внимательно слушает его болтовню. Бронский не понимал, что происходит. Ему непременно надобно было говорить с Катей!
Он пробрался к ней в толпе, поклонился, испросил согласия на вальс.
- Вальс уже обещан мной, - ответила Катя, спокойно глядя ему в глаза.
- Однако мазурка? - не терял надежды Левушка.
- То же, - коротко ответила Катя. Казалось, ее ничуть не трогало отчаяние юного правоведа.
- Но котильон? - воскликнул юноша умоляюще.
- Котильон за вами, - наконец сдалась Катя.
Она всем видом своим показывала, что тяготится присутствием Левушки. Тучков вежливо молчал, стоя за ее стулом. Звуки вальса положили конец этой мучительной сцене. Гусар тотчас выскочил вперед и предложил Кате руку. Бронский с отчаянием следил за вновь ускользающей любимой. Доживет ли он до котильона? Чем занять себя пока? Чтобы не попасться в руки Натальи Львовны Волковской, по обыкновению хлопочущей о дочерях, юноша решил переждать в зимнем саду. Сюда доносились звуки оркестра, и можно было не тревожиться, что все прозеваешь.
Левушка устроился на широкой деревянной скамье, стоявшей на двух резных бочонках, и приготовился ждать. Мыслями он был возле Кати. Принесла же нелегкая этого блондинистого гусара! Что-то часто судьба сталкивает Бронского с блондинами. А не сходить ли ему по возвращении в Петербург к гадалке Кирхгоф, которая, как сказывают, напророчила Пушкину смерть от белого человека?..
Юноша не мог поверить, что его чистая Катя увлеклась Тучковым. Она не могла тотчас все забыть: их встречу у мельника, и поцелуи, и танцы, и нежные письма! Ах, как некстати Пашков напомнил о графине Забельской! Впрочем, что с того? Да, они виделись у графини, но у нее кого только не бывает. Надобно растолковать Кате, что в Петербурге принято бывать у женщин просто так, в знак вежливости.
Левушка усмехнулся, вспомнив Чацкого: "Я езжу к женщинам, да только не за этим". Нет, следует все рассказать Кате, только поймет ли она, простит ли? Не станет ли его признание причиной их окончательной размолвки?
Размышления юного правоведа были прерваны громкими голосами. Спорили две женщины. Прислушавшись, Левушка узнал голоса девиц Волковских. Одна говорила другой, захлебываясь слезами:
- Ах, как мне надоела она со своими вечными поучениями! Оставила бы уж в покое! Не могу же я вешаться на шею кавалеру, чтобы он пригласил меня на вальс! И зудит, и зудит!
- Маменька права, ты не стараешься понравиться! - отчитывала сестрицу другая. - Вечно у тебя такой вид, будто ты лягушку проглотила! Всех кавалеров распугала.
- Что как мне не хочется им улыбаться? - рыдала бедная девица.
- Тогда ступай в монастырь!
- Сама туда иди! - огрызнулась новоявленная Офелия.
Левушка слышал, как фыркнула одна из девиц и выскочила из сада. Другая расплакалась еще пуще. Доброе сердце юного правоведа дрогнуло от жалости. Он решился обнаружить себя. Выйдя из укрытия, Бронский подошел к девице, которая съежилась на табурете, предназначенном для цветочного горшка.
- Ну, полно, - мягко произнес он и легонько тронул девицу за плечо.
Волковская вздрогнула и подняла голову в испуге. Заплаканное лицо ее с распухшим носом и красными глазами являло жалкое зрелище. Девица непонимающе смотрела на юного правоведа.
Левушка достал из кармана тонкий белый платок и подал его несчастной.
- Полно плакать, - продолжил он, - а идемте-ка лучше танцевать! Вот-вот объявят мазурку.
- Ну, куда я такая? - всхлипнула девица, но в ее глазах уже зажегся огонек надежды.
Бронский знал, что скоро пожалеет об этом порыве, но ничего не мог с собой поделать.
- Идемте же, мадемуазель Мими.
- Зизи, - уныло поправила девица и взялась приводить себя в порядок.
Бронский подождал, покуда она высморкается, поправит локоны и перчатки, и подаст ему руку. Едва они вошли в зал, грянули бравурные звуки мазурки.
17.
Марья Алексеевна пребывала в смятении. Свадебная атмосфера ли тому виной, выпитое ли в избытке французское вино или аромат ландышей, приколотых к платью, но голова у дамы кружилась, и все летело перед глазами, мелькало и уносило ее куда-то. Не сон ли это? Как давно не испытывала Марья Алексеевна ничего подобного. Эфирная легкость и беспечная веселость давно уж были забыты ею. Будто юность вернулась и окрасила румянцем ее ланиты, заставила чаще биться давно спокойное сердце.
Оказавшись за столом рядом с Сергеем Львовичем, Денисьева хотела было просить, чтобы ей поменяли место. Однако слева сидела Катя, и это примирило даму с неловким положением. Решив без нужды не обращаться к соседу, Марья Алексеевна принялась за кушанья. Таких яств она тоже давно не едала. Сергей Львович вежливо обратился к ней:
- Надеюсь, наш нечаянный визит в ваш дом не имел для вас неприятных последствий?
- Какой визит? - глупо спросила Марья Алексеевна, не донеся вилки до рта.
Сергей Львович слегка поморщился, но сие можно было списать на едкую горчицу, которой он, на взыскательный взгляд соседки, слишком злоупотреблял.
- Если мне не изменяет память, он был единственный.
Марья Алексеевна несколько смешалась: не рассказывать же ему о скандале, который разыгрался тогда. Сергей Львович добавил:
- Ваш...гхм... Василий Иванович...
- Василий Федорович, - машинально поправила Марья Алексеевна.
- Да, черт! Василий Федорович. Отчего он не с вами теперь? - Казалось, ему досадно, что приходится занимать даму беседой.
Марья Алексеевна ответила холодно:
- У него дела.
Предводитель усмехнулся:
- Наслышан я о делах вашего... гм... Василия Федоровича. Не
