Радость моих серых дней (СИ) - Дибривская Екатерина Александровна

Сердце ускоряется. Как и писк рядом со мной. Я тяну затёкшую руку и накрываю свой живот. Он не совсем плоский. Но там однозначно больше нет моего ребёнка.

Я обхватываю живот рукой, чувствую резкую боль. С удивлением смотрю на кровь в районе локтевого сгиба и вырванный от резкого движения катетер.

Мне страшно. Я не готова пока… Не хочу приходить в себя. Хочу спрятаться в своём бессознательном состоянии. Облизываю сухие губы. Чувствую языком грубые неровности. Мои губы покрыты засохшими трещинами.

В палату входит женщина лет тридцати пяти в белом халате.

— Очнулась? Вот и молодец! — говорит она мне, подходя ближе. — А это что за…?

Она осматривает вырванный катетер. Качает головой. Вскрывает новую упаковку и хочет снова вставить мне в руку иглу.

— Где мой ребёнок? — хрипло спрашиваю у неё. — Где мой сын?

Она бросает на меня быстрый взгляд и игнорирует вопросы.

— Сейчас я установлю катетер и поставлю капельницу, — говорит она. — Пожалуйста, не вырывайте снова. Вам необходимо немного восстановиться. У вас было сильное обезвоживание и слабость. Так же нужен окситоцин, чтобы матка скорее сокращалась.

— Где мой ребёнок? — упрямо твержу свой вопрос.

— Я не знаю, извините, — она поднимает глаза на моё лицо. — Я только заступила на смену. Но я узнаю и сразу вам скажу, хорошо? Только не срывайте иглу. Вену порвёте.

Даже если она меня обманывает, я не вижу этого в её открытом взгляде. Она смотрит сочувственно, но без жалости. Возможно, я просто отвратительно выгляжу.

— Если вы будете умницей, к вечеру вас уже переведут в послеродовое отделение.

***

Быть умницей тяжело, когда ты не знаешь, чего ждать от будущего. Но я стараюсь изо всех сил. В палату привозят новую пациентку в очень тяжёлом состоянии, и доктор, та женщина, увивается около неё.

И я вынуждена провести время до вечера в неведении.

Вечером меня переводят на другой этаж. В отдельную палату. Здесь слишком пусто и стерильно чисто. Я смотрю в чёрный экран телевизора, пока санитарка не приносит мне поднос с лёгким ужином.

— Где мой ребёнок? — спрашиваю у неё.

Она смотрит непонимающе.

— Где мой ребёнок? Сын? — снова предпринимаю попытку.

— С утра придёт ваш лечащий врач и ответит на все вопросы. Я не обладаю достаточной информацией, — выдавливает она. — Вам нужно поесть. Моя работа проста.

Она поднимает спинку кровати, ставит поднос на специальный столик и оставляет меня одну.

Я заставляю себя выпить несколько ложек куриного бульона и сгрызть пару сухариков белого хлеба. Выпиваю кружку чая.

Санитарка возвращается с сумкой и букетом.

— От вашего мужа, — говорит она.

Я принимаю букет, и она ставит сумку на кресло. Скрывается за одной дверью, выходит с вазой.

— Давайте я поставлю на столик.

Я протягиваю ей цветы и вижу небольшой конвертик на прищепке. Выхватываю записку.

— Здесь пульт. — Она указывает на стену рядом со мной. — Будет плохо — жмите красную кнопку. Жёлтая — выключает свет в палате, зелёная — вызов персонала, чёрные — регулируют положение спинки кровати.

— Спасибо, — шепчу я.

Конвертик обжигает руку, но я не хочу читать записку Тихона при этой женщине.

— Спокойной ночи, — говорит она и выходит из палаты.

Я торопливо достаю записку. «Севиндж, я люблю тебя. Всё хорошо. Ты — большая умница, моя милая девочка. Я горжусь тобой».

Качаю с досадой головой. Почему нельзя было просто написать, где мой ребёнок?

***

С утра ко мне приходит Герман Олегович. Он так долго рассказывает мне о моём здоровье, что я хочу треснуть врача по голове.

— Ты молодец, Севиндж, держалась, как боец. Думаю, если бы не преждевременная отслойка плаценты и последующее кровотечение, ты прекрасно справилась бы сама. — говорит он с мягкой улыбкой.

— Где мой сын? — устало спрашиваю я.

Уверена, если он сейчас же не ответит мне, я устрою истерику. Неужели я так много прошу? Просто скажите мне правду!

— Он… — говорит Герман Олегович, но в кабинет влетает медсестра.

Она говорит что-то и тянет доктора на выход.

— Извини, Севиндж, я должен идти. Это срочно.

И я снова остаюсь без ответа!

***

Ближе к обеду в приоткрытую дверь всовывается лохматая голова Тихона.

— Не спишь? — он неуверенно улыбается мне и проходит.

— Где он, Тихон? — настойчиво спрашиваю я.

— Малыш пока в кювезе, в детской реанимации. — мгновенно слышу ответ и сжимаюсь от страха. — С ним всё хорошо, Севиндж.

Он берёт мою руку и легонько сжимает:

— Я тебе обещаю, с ним всё будет хорошо.

— Почему он в реанимации?

— Острая гипоксия. Они просто перестраховываются.

— Ты был там?

— Да, я только от него. Внутрь нельзя, но я видел его. Он крупненький, крепенький малыш. С ним всё будет хорошо.

— Слава Богу! — выдыхаю я и начинаю плакать.

— Не плачь, Севиндж, — воркует Тихон и целует меня. — Тебе нельзя теперь плакать. Тебе нужно скорее восстанавливать силы. Ты справилась, девочка. Ты вела себя мужественно. Ты спасла нашего сына и выжила сама.

Я не чувствую ничего из этого. Я чувствую себя слабой и больной. Я чувствую, что провалила миссию.

— Я чуть не потеряла его, Тихон, — вырывается у меня с рыданиями. — Я так боялась! Я не позволяла себе ни на секунду впасть в истерику. Не поддавалась панике. Я делала всё правильно, как учили на курсах, и всё равно не справилась, не смогла родить…

Муж бережно обнимает меня, касается моего лица.

— Севиндж, послушай меня, родная, — от его проникновенного шёпота по моему телу бегут мурашки. — Ты сделала всё правильно. Всё, что было в твоих силах. Использовала все внутренние ресурсы. Когда я нашёл тебя… Я думал, что потерял тебя. Вас обоих. И только благодаря тебе моя семья, моя жизнь остаётся цельной. Я люблю тебя. Даже не думай винить себя. Не сомневайся. Ты невероятно сильная, моя девочка.

— Я так рада, что ты здесь, — шепчу я. — Я боялась, что никогда больше не увижу тебя. Поцелуй меня. Прямо сейчас!

И он целует меня. Сильно. Глубоко. Твёрдо. Жёстко. Вверяя мне все свои эмоции и страхи.

Я вижу животный ужас, что плещется в глубине его глаз. Слава Богу, я справилась! Я не хочу представлять мир, в котором не будет Тихона.

Глава 54

Он.

Вижу, что ей больно, но она упрямо идёт сама. Вдоль стенки. По длинному коридору. До самого дальнего туалета. Хотя в её палате есть своя уборная.

Останавливается. Обхватывает живот руками. И я мучительно хочу прекратить это страдание.

Она поворачивается и машет мне рукой. Улыбается. Успокаивает своим видом. Когда я хочу, чтобы она просто позволила мне поднять себя на руки и утащить обратно в палату. Но она не неженка.

Усмехаюсь ей в ответ. Севиндж отворачивается и продолжает движение.

— Папочка, вы должны дать ей немного независимости, — хмурится пожилая медсестра. — Она быстрее встанет на ноги без вашей гиперопеки.

— Так даю, — бросаю ей и снова устремляю взгляд к удаляющейся хрупкой фигуре, качая головой. — Рано встала.

— Третий день после операции-то? — смеётся та. — В самый раз. Бережёте больно, чай не хрустальная ваза. Как ребёнка на руках носить будет? Или вы на подхвате всегда будете?

Женщина удаляется, и я понимаю, что она права. Севиндж куда сильнее, чем я привык о ней думать.

Захожу в палату и терпеливо жду возвращения жены.

***

Смотрю на Севиндж. Она такая бледная! Прикусывает губу и стонет еле слышно.

— Это настоящее мучение, Тихон, — жалуется она. — Когда мне принесут ребёнка?

— Давай помогу, — я подсаживаюсь ближе и забираю молокоотсос. — Пусть руки отдохнут.

— Мне кажется, они сейчас лопнут, — краснеет Севиндж, — как переспелые арбузы.

Она смеётся, но мне не до смеха. Обхватываю её полную грудь рукой, чтобы удобнее было сцеживать молоко, и чувствую желание.