Ты всё узнаешь утром (СИ) - Алешкина Ольга

— Тебя посадят. Ты не можешь всерьез рассчитывать, что останешься безнаказанной. А зона это тебе не детдом, там условия куда жестче, — заверила я. Она подскочила со стула, схватила его рукой за спинку, собираясь пульнуть им в меня, и взвизгнула:

— Да что ты знаешь про детдом, дура! Ты даже представить не можешь, как там со мной обходились!

Стул она так и не кинула, потрясла им и грохнула ножками об пол. Прошлась по комнате, сжимая в кулаки руки, и описала небольшой круг. Вжикнула молнией, ослабив ворот куртки, и снова опустилась на стул, свесив голову.

Диалог, да и сама ситуация, чересчур опасны. Я решила попробовать «зайти с другой стороны». Ноги затекли и для начала я поменяла позу: отпустила вниз колени и уселась на нижнюю часть своих ног, по-прежнему спасая свою задницу от холода. Голени более устойчивы к морозу, а со стороны такая поза смотрится как покаяние. Выискала в себе самые сочувствующие ноты и начала:

— Я представляю, что ты чувствуешь, я сама потеряла мать и вполне могу…

— Нет-нет, — не дала она договорить, подняла голову и выпучила глаза. Взгляд маньяка, рождающий мысли о безумии. Она покачивала головой с выражением лютой злобы и присовокупила: — Ты даже половины из того представить не можешь, даже десятой доли. Знаешь, что это?

Вика указала глазами на потолок, я подняла голову. В потолке висел крюк, назначения которого я не знала, но догадывалась, девушка тут же подтвердила мои предположения:

— Сюда вешают детскую люльку. У меня была такая, мамина. Она и сейчас валяется где-то на чердаке. В ней качают детей, баюкают, поют им песни. Колыбельные. Мама мне тоже пела. А потом она повесилась, прямо на этом крюке. И всё из-за твоего папаши. Ты знаешь каково это, видеть её всякий раз во сне? Касаться её холодных ног… Сначала она являлась мне почти каждую ночь, я боялась закрыть глаза, потому как, снова и снова находила мать мёртвой в тех снах. Тогда я была маленькой и глупой, запуганным, одиноким зверьком. Я хотела, чтобы ты осталась одна, чтобы поняла, наконец, каково это быть брошенной и никому не нужной. Даже родной матери. Сейчас мне этого мало. Я ответила за грехи своей матери, сполна ответила. Ты будешь отвечать за своего отца.

— Нашего отца, — поправила я. — Не забывай, нашего. Я сочувствую тебе, очень сочувствую, поверь. Слова не восполнят твою утрату, знаю, не облегчат твою боль. Не сотрут из памяти обиды и страхи. Ты просто запуталась, дезориентировалась в этой жизни, признаю, она у тебя была паршивая, не мудрено потерять нужное направление, вектор. — Слова лились из меня бессвязным потоком, я старалась заговорить её, склонить на свою сторону и тихо радовалась, что она слушает и перестала смотреть этим пугающим взглядом. — А хочешь, можем жить вместе? Глеб мне оставил дом, он полностью мой. Большой хороший дом, места нам хватит. Заберем отца, мы должны быть одной семьей. Мы ведь сёстры. Подойди, мы обнимемся и вместе подумаем, как будем жить дальше.

Она засмеялась. Громко, заливисто, вскинув голову. А когда повернулась ко мне, я поняла — играет, не хрена ей не смешно. Но она продолжила спектакль и захлопала в ладоши:

— Хорошая попытка, милая, просто блестящая! Ты решила, что я идиотка?

«Не решила, уверилась окончательно», — мысленно огрызнулась я. Мы сидели напротив, в холодном, пустом доме и пожирали друг друга глазами, в её взгляде плескалась ненависть, в моём жалость. Страх, к сожалению, тоже присутствовал, но я старалась не выказать его, спрятать глубже, не доставлять же ей радость. А еще старалась не трястись от холода, ибо знобило к этому времени уже капитально. Если я стану кричать, сомневаюсь, что меня кто-то услышит. Тут не многоквартирный дом с картонными стенами, да и проверят при ней не стоило. Можно сколько угодно жалеть, что пришла сюда, винить себя за то, что не позволила Глебу приехать. И никому не сказала куда задумала пойти… Можно, только проку от этих стенаний теперь никакого. Она встала и направилась к выходу. Не выключила радиатор, но это ничего не значит. Замерзать медленно, да ещё без воды, гораздо мучительнее. Я испугалась. Испугалась, что она исполнит свою угрозу и сейчас попросту свалит. Вика уже дошла до входной двери, когда я придумала способ её задержать и спросила:

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— С куклой и отцом мне всё понятно, с Глебом более-менее тоже, но зачем ты подожгла дом соседа? Это ведь твоя работа?

Пусть рассказывает о своих похождениях, психи любят об этом трепаться. Те что в кино уж точно.

Она повернулась и неожиданно подскочила, размахнулась и влепила мне пощечину. Наотмашь, отбив половину лица. Я попыталась схватить её за ногу свободной рукой, но она увернулась, мои пальцы лишь скользнули по гладкой ткани брюк. Вика дернула ногой и отскочила на безопасное для нее расстояние. Потрясла правой рукой, той что била, и ткнула в меня пальцем:

— Не строй из себя умницу, дрянь! Я тебя насквозь вижу. — Прошла к радиатору, выдернула шнур и бросила его на пол: — Так-то лучше будет. Я не прощаюсь.

Ушла. По-настоящему я испугалась только теперь. До этого казалось, выпутаюсь, не может же она всерьёз меня здесь бросить. Старалась не трястись осиновым листом и ни в коем случае не плакать. Уверена мои слезы заставят её ликовать. Щека горела, одуряющая боль в переносице слабла, становилась тупее. Я сжала кисть на руке, пытаясь выдернуть её из наручника — не получалось. Поджимала пальцами второй руки, но они, подсунутые под наручник, создавали дополнительный объем и помехи. И так и эдак покрутив злосчастный оков, добилась только красноты и содранной кожи. Косточка на «арестованной» руке заныла. Я встала, почти не чувствуя озябших ног, клонясь на одну сторону вниз, куда тянула рука. Попробовала размять конечности, поднимая их поочередно. Тысячи мелких иголок кололи, курсируя по коже затекших ног. Ничего, с ними даже теплее.

Моя обидчица вернулась, пряча мобильник в карман куртки — не мой, её собственный.

— Ладно, — сказала она, прошла и села: — У меня ещё есть пара минут, хотя ты мне надоела. Хочешь знать про старика? Я и не собиралась поджигать, ты сама мне подкинула эту идею, когда неслась на помощь своему папаше. Я следила за тобой и видела, как ты облилась бензином. Если бы не твой тупой муж, возможно, у меня бы и получилось засадить кого-то из вас за решетку. В идеале тебя. Ещё вопросы есть?

Она скрутила свой хвост вокруг резинки, а кончик волос подсунула между прядей. Встала, застегнула куртку.

— Ты не боишься, что я тоже буду являться во снах? Тянуть к тебе холодные руки…

— Я уже ничего не боюсь. А сейчас я уйду. Возможно, навещу тебя завтра. Или через неделю, посмотрим. В понедельник я выйду на работу, буду, как и остальные, переживать о пропаже ключевого сотрудника и просто хорошего человека.

— Тебя найдут. Тётка знает, мой муж знает, что я ездила сюда. — Она прошла к выходу и сделала мне ручкой. Происходящее напоминало дурной фильм, я до сих пор отказывалась верить. Она просто пугает меня и вскоре вернется за мной. А в гудящей голове копился страх, сжимал внутренности. Подсказывал: верить в эту идею, с её возвращением — верх наивности, не стоит обольщаться. Я заторопилась высказаться: — Не делай глупостей, я прошу. У тебя ещё есть время передумать. Мы сможем всё исправить, обещаю никакой полиции не будет. Ситуация разрешима.

Вика взялась за дверную ручку, остановилась.

— Говорят, люди способны отгрызть себе руку, как думаешь правда? — она повернулась, оценивая какое впечатление произвел вопрос, открыла дверь и добавила: — А ещё, как вариант, сломать пальцы — большой и мизинец, этих двух достаточно.

Глава 25

Первые минут пятнадцать я старалась двигаться, чтобы согреться, искренне полагая — она вернется. Поверить в то, что вот так, запросто, средь бела дня, живых людей можно оставить умирать разум противился. Потом я поняла, что жутко хочу в туалет и все мои помыслы были заняты только этим. Дальше я потеряла счет времени и отчаянно крикнула: