Нелюбимый (ЛП) - Регнери Кэти

«Убей меня. Я мертвец».

Я тянусь к её щекам, обхватываю её лицо и нахожу её губы своими.

Не то чтобы я привык к их вкусу и текстуре, но теперь она мне знакома, и я погружаюсь в её ощущения, раздражённый ограждением между нами. Инстинктивно я хочу почувствовать тепло её тела, прижатого к моему, когда мой язык сплетается с её. Она стонет, и звук выстреливает прямо мне в пах, где мой член набухает от прилива крови, затвердевая в моих джинсах. Я пытаюсь притянуть её ближе, но не могу, и, в конце концов, прерываю поцелуй от разочарования.

— Пруд, — выдавливаю я, задыхаясь.

Она кивает, её зелёные глаза потемнели.

— Пруд.

***

Пока мы идём через луг к пруду, держась за руки, я думаю о том, что нашёл в глубине своего шкафа, когда искал плавки, которыми не пользовался годами.

Это фотоаппарат — старый мамин «Полароид» — и в нём осталось три кадра.

Я положил его на дно сумки, в которой лежат одеяло, два полотенца и бутылка шампуня, и теперь мне интересно, насколько умной была эта идея. То есть, конечно, я хочу фотографию Бринн, но не доведёт ли меня эта фотография до безумия, когда она уедет? Не лучше ли было бы просто жить блеклыми воспоминаниями?

— Твоя мама была меньше меня.

Солнце высоко в небе, и высокая трава колышется на ленивом послеполуденном ветерке. Бринн смотрит на меня.

— А?

Я смотрю на неё сверху вниз, одетую в старый тёмно-синий купальник и джинсовые шорты моей матери. Эластичный материал натягивается на её груди, опускаясь так низко, что едва прикрывает её соски. Я думаю, хорошо, что мы здесь совсем одни, потому что то, что находится под этим костюмом, моё, и я не хотел бы, чтобы другой мужчина пялился на неё.

— Сверху, — говорит Бринн, похлопывая себя по груди свободной ладонью. — Она была меньше, чем я.

— Да, — я киваю. — Она была крошечной.

— Она долго болела?

Я вспоминаю, как она всё больше и больше оставалась в постели, всегда усталая, и это тревожное выражение в её глазах становилось всё сильнее с каждым месяцем.

— Около года. Всё произошло очень быстро.

— Ты заботился о ней?

— Дедушка и я.

— Она никогда не оставалась в больнице?

— Нет. Под конец она пошла к врачу, но к тому времени было слишком поздно что-либо для неё делать.

— Рак, верно?

Я киваю.

— Как твой папа…

— Почти на месте, — говорю я, прерывая её. — Я говорил, что нашёл фотоаппарат?

— Что? Фотоаппарат? Нашёл?

— Угу, — говорю я, сжимая её руку, радуясь, что её внимание было отвлечено. — Старый «Полароид».

— Ха! Теперь они снова в моде, знаешь ли.

— Неужели?

— Да. Подростки любят их. Теперь они меньше и бывают разных цветов, но да, они действительно популярны. Всё старое снова становится новым, не так ли?

Откуда мне знать. Всё старое просто… есть.

— В нём почти не осталось плёнки, — говорю я.

— Достаточно для селфи?

— Э… селфи?

— Ты знаешь! — говорит она, улыбаясь мне. — Мы прижимаем щёки друг к другу, отводим камеру от лица, улыбаемся и щёлкаем. Вуаля!

— Селфи, — говорю я, кивая теперь, когда понимаю. — Да. Пожалуй, мы сделаем его. Осталось три кадра.

— Один Кэсс, один Бринн, одно селфи, — произносит она нараспев.

У Бринн красивый голос. Раз или два, когда я играл Битлз на старой гитаре деда, она подпевала мне, и я старался петь тише, чтобы слышать её.

— Мы могли бы развести костёр завтра вечером, — предлагаю я. — Я достану свою гитару.

— Звучит хорошо.

— Ты будешь петь?

Она кивает.

— Если ты сыграешь «Битлз», я спою.

— Тогда я сыграю «Битлз», — говорю я, когда мы выходим из леса и оказываемся у пруда Харрингтон. — Почему бы нам не расстелить одеяло на твоём камне?

— Мой камень? — говорит она, улыбаясь мне и щурясь от солнца.

Я целую её сладкие губы, один, два, три раза, прежде чем поцеловать кончик её носа.

— Камень Бринн.

— Кэсс Бринн, — шепчет она хриплым голосом, её губы скользят по моей щеке.

Эти два простых слова заставляют что-то внутри меня сильно сжаться, и это почти болезненно, как быстрый пинок в живот.

Ненадолго.

Ненадолго.

— Да, — бормочу я. Я отпускаю её руку и иду через высокую траву к большому плоскому камню. Я раскладываю любимое мамино красное шерстяное покрывало в клетку. — Хочешь сначала пообедать?

Она поднимает корзину для пикника и передаёт мне.

— Нет.

— Не голодна?

— С тех пор как ты сегодня утром упомянул про мытьё моих волос, я едва могу думать о чём-нибудь ещё. Пожалуйста… — она вздыхает со страстным желанием, и мой член подпрыгивает в моих плавках.

— Да, — отвечаю я, поворачиваясь к сумке, чтобы достать шампунь. — Давай вымоем их.

Когда я оборачиваюсь, она стягивает мамины шорты со своих кремово-белых ног. Она выходит из них и бросает мне.

— Кто последний, тот тухлое яйцо!

Хихикая, она бежит к пруду, прыгает в него и почти сразу же погружается в воду с головой, хотя я знаю, что там должно быть холодно. Ледниковые пруды в северной части штата Мэн редко бывают тёплыми, даже в июле. Когда её голова появляется на поверхности, она дышит с трудом, но всё ещё смеётся. Я тянусь за шею и стаскиваю футболку через голову, затем, держа в руке бутылку шампуня, прыгаю с камня в пруд. Он чертовски холодный, но освежает в такой солнечный день, и я поднимаюсь на поверхность, смеясь, как и Бринн.

На том месте, где мы находимся, всё ещё относительно близко к берегу, мы оба можем стоять.

— Готова?

Капли воды блестят на ее ресницах, она идёт ко мне.

— Дно мягкое.

Отвернувшись, она прижимается ко мне, без сомнения чувствуя толчок моей эрекции в свою спину. Я не могу избавиться от чувства возбуждения. Она практически голая, и я собираюсь прикоснуться к ней.

— О, — мурлычет она весёлым голосом, потираясь о меня своей попкой. — Кто-то не очень пострадал от холода.

Я сжимаю челюсть, кладу одну руку ей на плечо, заставляя её остановиться.

— Ты хочешь вымыть голову или нет?

Она снова хихикает, делая шаг вперёд, так что я больше не ласкаю её спину своей выпирающей длиной.

— Да, Кэссиди. Я хочу вымыть голову.

Я наливаю шампунь себе в руку, сую бутылку под мышку, затем тянусь к её голове, превращая мыло в небольшую пену. Она откидывает голову назад и тихо стонет. Я выдавливаю в ладони ещё одну пригоршню мыла и втираю в её волосы, старательно пропуская его сквозь пряди, осторожно впиваюсь пальцами в кожу головы и за ушами.

— Кэссссссс, — мурлычет она, закрыв глаза, её лицо упивается солнцем.

Я вытаскиваю бутылку из-под мышки и бросаю её на берег, затем возвращаюсь к работе, собирая её тёмные волосы в ладони и массируя кожу головы пальцами.

— Мммм, — вздыхает она, тихий стон удовольствия соперничает с лёгким журчанием воды и летней песней цикад.

Я наклоняюсь к её уху и шепчу:

— Пора ополоснуться.

Она откидывается назад, её шея напрягается, и я опускаю её голову в воду, проводя пальцами по чистым волосам от её лба до кончиков и обратно.

Есть что-то невероятно интимное в том, чтобы ухаживать за ней таким образом, зная, что её вздохи и стоны удовольствия — это из-за меня, что я приношу ей такое удовлетворение. Честно говоря, знание, что я могу доставить ей удовольствие, заставляет меня чувствовать себя немного богоподобным, потому что она — мой ангел, самое близкое к небесам существо, которое я когда-либо встречал.

Остатки мыла уплывают прочь, и она медленно выпрямляется, наконец, встав передо мной, спиной к моей груди. Затаив дыхание, я наблюдаю, как она поднимает руки к плечам. Она зацепляет пальцами лямки купальника, затем скользит ими вниз по плечам, по локтям, просовывая руки через отверстия, сначала одну, потом другую. Купальник спущен до талии, скрытый под водой, оставляя её спину обнажённой для меня.

Она тянется назад, нащупывая сквозь воду мои руки по бокам. Взяв их в свои, она отступает назад, нижняя часть её спины прижимается к моей пульсирующей эрекции. У меня перехватывает дыхание, когда она кладёт голову мне на грудь, затем поднимает мои руки к её груди, накрывая свою плоть моими ладонями. Её соски тверды, как маленькие камушки, покрытые бархатом, и я несмело двигаю руками, обхватывая мягкие влажные холмики сладкой плоти, когда она закрывает глаза и выдыхает с тихим стоном.