Настя как ненастье (СИ) - Горышина Ольга

— Я не знаю, почему, — ответила Настя сразу на оба вопроса: и тот, что задал Кеша и тот, что мучил ее с прошлой субботы. — Наверное, я не хочу узнавать людей настолько близко, чтобы понимать, в каких цветах им будет приятнее жить. Не оформлять же по картинкам из журналов.

— Да?

Кеша хмыкнул. И Настя напряглась — неужели глупость сказала? Хотелось быть краткой и умной.

— Мать вот именно так оформила мою квартиру, пока я валялся в больнице.

Ах вот оно что… Он же говорил про обилие белых стен, которые ему не нравятся…

— И ты ничего не менял?

— Ничего. Хотя мне ничего там не нравится. Ну, кроме новой стены… И, скажем, салатовых штор на кухне. Хоть какая-то радость…

Сердце билось слишком громко, заглушая робкую надежду на то, что ее роспись действительно пришлась ему по душе.

— До сентября сможешь закончить ремонт? Стены идеально выровнены, если это важно.

— Это важно, и я это заметила. Но зачем тебе ремонт?

Она спрашивала не просто так. И даже не из праздного любопытства. Она хотела знать, что причина не в том, что она без работы. Если он закроет брату кредит, она не возьмет с него ни копейки, хоть придется расписать пять детских для несуществующих племянников. Илье ни в жизнь не вернуть этих денег, и Кеша не может этого не понимать. Она, кажется, достаточно откровенно описала ему брата.

— А что бы был…

Ну да, вот он ответ. Как она и боялась.

— Кеша, я не знаю, сможет ли Илья в ближайшее время вернуть хоть часть долга… — надо ему открытым текстом сказать, что она понимает положение дел.

— Настя! — он сначала разогнался, а потом резко тормознул. — Не смей больше начинать этого разговора! Никогда. Считай, что это посторонний человек, не брат, и ты не имеешь к этому никакого отношения…

— Это моя мать! — почти взвизгнула Настя. — Сто двадцать тысяч — это наш с Ильей общий долг. И если бы я вовремя смогла отдать ему свою часть…

— Настя, хватит! Не заставляй меня говорить вещи, которые ты не хочешь от меня слышать. Он взрослый человек. Тебе было восемнадцать, о какой части денег мог идти разговор? И, знаешь, без новой кухни можно прожить. Без матери — нет. И сто тысяч отдаются даже в небольшой зарплаты. Все остальное — нет. И он прекрасно понимал это, когда брал деньги на ремонт. И я прекрасно понимаю, когда возвращаю за него кредит, что это просто шанс… Я даю ему шанс начать с белого листа. Тот шанс, который, возможно, в будущем кто-то даст и мне. А не потому, что он твой брат…

Не потому? Зубы заговаривает. Не потому что он твой брат… А почему? А потому что пожалел именно ее, потому что она разревелась перед ним, потому что он не мог встать и уйти. Почему не мог? Потому что она ему нравится? Ведь именно поэтому? Поэтому?

Он следил за дорогой. Не смотрел на нее, не читал всех этих вопросов в ее глазах — к счастью. Настя сжималась под ремнем безопасности, не чувствуя больше никакой безопасности для собственной души. Как он в нее пролез? Как? Ведь она же пришла к нему не только потому, что было больше не к кому идти… Она пришла к нему, потому что ее тянуло к нему… Неимоверной силой. Мать не права — она с ним не из-за денег. Да, из-за денег, о которых мама ничего не знает. Но ведь он возьмет ее не в качестве уплаты долга, хотя она готова была предложить себя именно в таком качестве, если другого ему не нужно. Но ведь нужно другое? Ведь нужно…

Она ежесекундно скашивала глаза на его профиль. Он то и дело закусывал губы, точно те обветрились и покрылись противной коркой. А она облизывала свои, потому что те пересохли — и никакая помада им не поможет. Только поцелуй. Но смогут ли они остаться наедине? И если смогут, ограничатся ли поцелуями?

3 "Как-нибудь в другой раз"

Настя выдохнула с облегчением, когда внедорожник въехал в дачный поселок: среди кирпичных монстров и высоченных заборов попадались приземистые деревянные домики с резными наличниками. Выходит, это не закрытая территория для высших мира сего… Дыхание она задержала еще во время телефонного разговора Кеши с мамой, в котором он тоже назвал ее своей девушкой. Даже не так… Ее имени он не назвал, а сказал так:

— Мам, я не один, а с девушкой, о которой говорил тебе в пятницу…

Говорил в пятницу? Что он мог говорить о ней в пятницу, когда в квартире они встретились только в субботу. И кому? Своей маме! Взрослые сыновья вообще редко говорят с мамами и уж точно не о малознакомых девушках. Что он еще сказал? Что? Но ответа ей не получить. Никакого.

— Мам, уже поздно. Ну, не знаю… Ничего не готовь. Я сейчас куплю к чаю что-нибудь. Кстати, хлеб нужен? Или молоко? Да я знаю про козье! — Настя видела на лице Кеши раздражение. — Просто чай завари. Не знаю. Минут двадцать плюс магазин. Ну, а какой еще в такое время! В аптеку не нужно? Не знаю. Сама ей позвони. Что я должен? Меня погнали, я поехал. Давай, все… Я в магазине уже.

Кеша вернул телефон в держатель.

— Говорил, что Лида дура? Говорил?

Настя решила не отвечать. Кто у них в семье дурак не ее ума дело.

— Зря только вечер испортил! — вырвалось у Кеши, когда он припарковался.

И тут Настя не выдержала, сказала то, что очень хотелось сказать, а еще больше услышать от него самого:

— Мы все равно вместе, и это главное.

Он на секунду замер. Потом приблизил к ней губы, но не поцеловал, а лишь прошептал:

— Ты права. Пошли.

Дверь машины она открывала трясущейся рукой. Его дыхание обожгло, но не согрело — наоборот заставило задрожать, всем телом, и сейчас Настя, впервые за последние дни, порадовалась, что Кеша не взял ее за руку. Они шли рядом, но между ними оставался холодный воздух августовской ночи, пропитанный влагой и жаждой — безумным желанием близости.

— Пирога с брусникой нет, — изрек Кеша с нескрываемым сожалением. — Придется брать с лимоном. Не против?

Чему она должна противиться? Только желанию схватить его за руку и ткнуться носом в плечо. Да, это желание с каждой секундой становилось все более непреодолимым, и Настя отошла в сторону, крепко сцепив за спиной руки в замок.

Сейчас перед дачной калиткой она сделала то же самое. Только уже для того, чтобы распрямить плечи, на которые вдруг навалился беспредельный страх услышать в свой адрес из уст Кешиной мамы что-то настолько неприятное, что сразу отвратит от нее сына.

— Не хочу с утра воротами греметь, — объяснил он, придерживая калитку, зачем заехал внедорожником почти что в канаву.

Длинная дорожка, обсаженная цветущими розами и романтично освещенная фонариками, вела через лужайку к двухэтажному кирпичному дому. На крыльце никого — хозяйка решила, что они не настолько важные гости, чтобы их встречать? Именно этого Настя и боялась больше всего. Невозмутимый Кеша открыл дверь своим ключом и пригласил ее первой войти в полутемную прихожую.

— Давай сюда куртку!

Но сказал это уже после того, как его пальцы отыскали ворот джинсовки. Настя чуть присела, чтобы быстрее выскользнуть из куртки, пока Кеша не заметил, как она дрожит.

— Здравствуйте!

В прихожей вспыхнул свет. Они раздевались впотьмах непонятно зачем. Хозяйка поддерживала рукой дверь во внутренние помещения, а Настя — выбившиеся из хвоста волосы. В доме обязано быть тепло, так отчего же все руки покрылись мурашками, как и, должно быть, язык, с которого сорвались такие дрожащие звуки ответного приветствия.

— Тимка спит? — осведомился Кеша у матери полушепотом, перед этим представив их друг другу.

— Он наверху. Можешь говорить нормально. И почему машину не загнал?

— Чтобы не шуметь. Мы хотим в семь выехать, — и, поймав вопросительный вздох матери, добавил: — Завтра же еще пятница. Мне как бы на работу надо.

— Тогда что вы здесь копаетесь? Пришли как мышки. Я не вышла б, год еще здесь обувь снимали и так и не сняли бы. Твои тапки под скамейкой, а Насте Лидины дай.

Тихо пришли? Значит, их просто не услышали, а не проигнорировали за ненадобностью. Но дышать Насте легче не стало.