Татьяна Туринская - Спроси у зеркала
Горожанинов виновато улыбнулся:
— Не, я уж как-нибудь в собственной шкурке останусь. Извини, Лерик, я ведь даже не подозревал, как ты страдаешь.
Дидковский скривился. Еще не хватало, чтобы какой-то там Горожанинов его жалел!
— Страдаю? Это я-то страдаю?! Да дай тебе Бог жить так же, как я! Нет, Гена, я не страдаю. Вот раньше, в детстве — да, было дело. Вот уж настрадался на всю оставшуюся… А теперь — нормально. Вот видишь, даже ты мне завидуешь, стало быть — пришло, наконец, мое время! А красота… Что красота, Гена? Так, пустой звук. Не вечна она, твоя красота. Пройдет немножко времени, и от красоты твоей останутся жалкие воспоминания. А я, Гена, жил, живу и буду жить. И, заметь, довольно неплохо. Мягко говоря. А некрасивость моя… Ты, Гена, меня напрасно жалеешь. К моей некрасивости так же легко привыкнуть, как к твоей красоте. И уж поверь мне — сам я теперь от нее нисколько не страдаю. Зато всем остальным ну о-очень доволен, о-очень!!! Так что еще неизвестно, кому из нас повезло больше. Потому что я аж никак не желал бы поменяться с тобой местами. И я не красна девица, чтобы любить меня сугубо за неземную красоту. Я предпочитаю, чтобы меня любили за то, что я из себя представляю. Я, Гена, хочу, чтобы бабы стонали и плакали не от моей симпатичной мордашки, а от моих умелых рук, и не только рук. Знаешь ли, дружочек, насколько дороже ценится женский писк при моей-то скромной внешности?! Потому что уж я-то точно знаю, что пищит она сугубо от удовольствия, от физического и морального удовольствия, а не от исполнения дурацкой своей мечты о принце неземной красоты на белой лошади с бархатной попоной. От твоей красоты, Геша, никогда ни одна баба так не запищит, уж поверь мне!!! И пусть я не ловлю восхищенных взглядов на улице и в транспорте — мне теперь это и даром не надо! Это когда-то я от этого страдал, особенно, если рядом со мной вышагивал Геночка Горожанинов, самый красивый мальчик Строгинского бульвара. А теперь не страдаю. И не потому, что теперь я и городской транспорт — понятия несовместимые. А потому что гораздо дороже восхищенных взглядов ощущение власти над женщиной. Физической, настоящей власти. Животной, если хочешь. Красота этой власти никогда и никому не давала. И не даст. Потому что это ощущение может подарить только настоящая мужская сила. А она, как ты, надеюсь, догадываешься, от внешней красоты ни в малейшей степени не зависит.
Дидковский говорил, и сам верил в то, что говорит. Он даже чувствовал, как расправляются его плечи, как наливается силой и стальной мускулатурой его безобразно хилое тело, как впервые в жизни самоуверенность загоняет старые комплексы в самый дальний уголок сознания. Эх, видела бы его сейчас Ларочка! Разве смогла бы она усомниться в том, что именно Валерик Дидковский самой природой предназначен ей в законные половины?! Ах, как жаль, что всю эту трель соловьиную слышит только старый, почти уже бывший друг Генка Горожанинов. А перед Генкой стоит ли метать бисер? Перед этой серой личностью, кроме внешнего лоска не обладающей ни единой приятной, а главное, полезной черточкой? Перед этой скотиной, вернувшейся из своих америк и нарушившей тем самым плавное, такое спокойное и приятное течение Валеркиной жизни. Только было скривился Дидковский, только было нарисовалась на его некрасивом лице пренебрежительно-снисходительная улыбка, как вдруг в мозгу резко отпечаталась мысль, не позволив выдать почти уже бывшему другу истинные свои чувства: стоит, еще как стоит!!! Потому что еще рано, еще не пришло Валеркино время. Время, когда он в открытую сможет взирать на Горожанинова, как на поверженного врага. Когда он сможет, рисуясь перед Ларочкой, придавить эту серую личность штиблетой из лакированной крокодиловой кожи ценою четыреста баксов за штуку. Не пришло. Пока что еще Ларочка, глупое создание, пляшет под дудочку этой серой личности. Пока еще жива угроза потерять ее. И уверенность в том, что она непременно пожалеет о своем неразумном выборе, не слишком грела несчастное Валеркино сердце: конечно, она пожалеет, да легче ли от этого будет обманутому в собственных надеждах Дидковскому? Нет, не пришло еще его время, не пришло. Но оно обязательно придет, в этом Дидковский совершенно не сомневался. И вот тогда… Тогда — берегись, Горожанинов, ты очень многое узнаешь о себе такого, о чем даже не догадывался! А пока… Что ж, пока можешь заблуждаться по полной программе.
И Дидковский произнес примирительно:
— Впрочем, давай оставим этот беспредметный разговор. Кому из нас больше повезло в жизни — это очень спорный вопрос. Везение, счастье — это вообще очень тонкая материя, и на нее так просто не порассуждаешь. Везение — оно ведь и отвернуться может, правда? Да и рано подводить черту, когда вся жизнь еще впереди. Это сегодня я на коне, на той самой белой лошадке с бархатной попоной, а ты — прости, Гена, в полной заднице. А завтра ведь может случиться и наоборот — тьфу, тьфу, тьфу…
Валера суеверно сплюнул через левое плечо и беззлобно улыбнулся. И улыбка-то у него вышла почти искренняя, дружеская. Да вот как-то не очень ей удалось растопить обиженное Генкино эго. Да уж, нелегко вот так сидеть в кресле человека, которого ты еще пятнадцать минут назад искренне считал своим лучшим другом, и выслушивать гадости в свой адрес. Может, 'гадости' — это не совсем подходящее слово, гадостей-то по большому счету Валерка вроде и не говорил, но как-то из всей его торжественной речи выходило, что он, Дидковский — пуп земли, а Горожанинов — дерьмо собачье, ничего не имеющее, ничего не умеющее и вообще ничего из себя не представляющее. Вроде и не ссорились еще, а Гена почему-то чувствовал себя размазанным по стенке. Неприятное чувство, надо признать. Очень неприятное!
— Знаешь, Валер, если я живу с родителями и не работаю в банке — это ведь еще далеко не задница. Я молод, здоров, красив — это ты верное подметил — так что плакаться мне вроде не из-за чего, у меня все прекрасно, Валера. Меня любит самая замечательная девушка на свете, и я ее люблю безумно — за что же меня жалеть, Лерик? За то, что я не имею, как ты выразился, специальной точки, где мы с ней могли бы остаться вдвоем?! Но мне с ней хорошо и без такой точки. Ты, Валера, вообще можешь представить, что нам может быть хорошо и без этой твоей специальной точки?! Ты хоть представляешь, какой это кайф — бродить по улицам с любимой девушкой и, не замечая мороза, любоваться каждой снежинкой, каждым деревцом, покрытым снегом? Ты вообще когда-нибудь замечал, что заснеженное дерево перестает быть похожим на дерево, что оно становится как будто живым существом из иного, волшебного мира? Заколдованным принцем или наоборот принцессой. Да нет, куда тебе! Ты, наверное, и слов-то таких не знаешь. Может, и знаешь, да только слова эти явно не из твоего лексикона. У тебя все больше дебеты-кредиты на уме, чужие бабки да крохи от этих бабок, которые рано или поздно станут твоими. У тебя ж, Валера, не голова, а калькулятор! Ты ведь способен только на то, чтобы подсчитывать материальные блага и всевозможные выгоды, вытекающие из этих благ! И еще, Валера, ты очень правильно заметил: еще не время подводить черту, все еще только начинается. И завтра действительно все может случиться наоборот.
