Оттепель. Льдинкою растаю на губах - Ирина Лазаревна Муравьева
— Егор! Режиссер! Ты начнешь или нет?
Егор закивал головой. Регина Марковна подвела испуганную Марьяну с красным (на этом настоял Санча!) чемоданом в руках к месту, откуда был должен прибыть несуществующий поезд. Мячин подбежал к ней и обеими потными ладонями сжал ее холодный локоть.
— Марьяна! Вы только не волнуйтесь! Вы же помните, как все это прекрасно получилось на репетиции? Вы просто идете со своим чемоданом по направлению к Дому культуры. Вы просто идете, и все. Вы спокойны, приветливы. Вам все здесь в диковину, все интересно!
Марьяна кивнула.
— Все! Начали! Камера!
Ей нужно было пройти не больше двадцати шагов. Вокруг суетилась массовка: влюбленные пары, старуха с корзиной, два мальчика, дамочка в белой панамке. Ей нужно было просто пройти и сказать «извините» старухе с корзиной. А как только старуха поднимет на нее свои подкрашенные глаза, спросить, как найти Дом культуры. И все. Она сделала два шага на негнущихся ногах, выронила на землю красный чемодан и закрыла лицо руками.
— Марьяночка! Что? — удивился Кривицкий. — Ведь мы репетируем просто, Марьяна!
— Простите меня. Извините, пожалуйста! Сейчас я попробую…
— Спокойно идите, забудьте про нас и спокойно идите! — Голос Кривицкого звучал по-отечески нежно.
Она подняла чемодан и пошла. Опять эти ноги. Они — как из дерева. Сейчас Хрусталев видит всю ее в камере. И Инга следит за ней с тихим злорадством. Она вдруг споткнулась и чуть не упала. Опять чемодан — на земле. Не могу.
— Да что это с ней? — взволновался Кривицкий. — Марьяночка! Может быть, вы нездоровы?
Она замотала головой. Слезы начали просачиваться сквозь пальцы.
— Насмарку весь грим! — прошептала Регина.
Мячин пулей вылетел из своего режиссерского укрытия и побежал к Марьяне.
— Федор Андреич! Двадцать минут перерыв! Актриса не в форме!
— Егор! Иди ты… не в жопу, а знаешь, куда? — Хрусталев, бледный, в расстегнутой на груди рубашке заорал так, что Мячин на секунду приостановился. — «Актриса не в форме»! А солнце заходит! Какой перерыв? Ты совсем обалдел?
— А я говорю: «перерыв»! — отчеканил Мячин, с ненавистью глядя на Хрусталева. — И будет сейчас перерыв. Вот и все.
Вмешался Кривицкий:
— Егор! Хрусталев! Еще только драки мне здесь не хватало! Егор, успокойте актрису Пичугину. А ты, Хрусталев, тоже не заводись! Успеем. Еще не зашло. Все успеем.
Ничего они не успели. На третьей пробе Марьяна провалилась с треском. Увидев яростное лицо Хрусталева из-за камеры, она разрыдалась на виду у всех, даже лицо руками не закрыла. Она не дошла до старухи с корзиной, которая, вскочив и скинув свой клетчатый, яркий платок, предстала совсем не старухой, а очень молоденькой, миленькой девушкой. Опять Мячин бросился к ней и начал успокаивать, но чем больше он успокаивал, тем безутешнее она плакала. Инга Хрусталева стояла в стороне и курила. Регина Марковна, почти прилипнув губами к уху Кривицкого, спросила тихонько:
— Давай мы вернем Голубееву, а?
На что он смолчал и сурово нахмурился.
— Ну, все! — вдруг вспылил Хрусталев. — Снимайте вы сами свою самодеятельность! Весь день потеряли!
Мячин вскочил и, налетев на крепкого и широкоплечего Хрусталева, повалил бывшего друга на песок и начал колошматить его руками и ногами. Их, разумеется, тут же бросились разнимать. Над мирным селом поднялись вопли, визги, запахло разбоем, войной, революцией. Хрусталев быстро раскидал отчаянных добровольцев и, подмяв под себя окровавленного Мячина, сказал ему быстро и внятно:
— Проси, гад, прощения!
Мячин попытался плюнуть ему в лицо, но не попал, и тут же сзади на Хрусталева насел Гия Таридзе, зажал ему горло:
— Давай отпускай! Побазарили — хватит!
Хрусталев отпустил свою жертву, встал и вытер кровь с подбородка. Следом за ними тяжело поднялся Мячин. Дышали противники оба со свистом.
— День не потеряли, — сказал вдруг Кривицкий. — Работаем мы с огоньком, это точно. Полынина где? Поснимай, Люся, виды. И Ленина все же протрите. Неловко: стоит голубями обосранный Ленин, а вам всем до лампочки! Нехорошо!
Несмотря на то, что доярки и механики с радостной готовностью уступили съемочной группе свое только что отстроенное общежитие, персональные комнаты были только у режиссеров, остальным пришлось поселиться по двое. Ни Инга, ни Марьяна не запрыгали от радости, узнав, что им придется жить вместе и спать на соседних кроватях. Спать, правда, никто еще не собирался. На улице накрывали столы, гримерша Лида резала тоненькими ломтиками местное сало и отмахивалась от мух. Водки было много, и сельские мальчишки, засев в кронах мощных деревьев, хотели увидеть, как пьют городские.
Марьяна, сжавшись в комочек, лежала на своей кровати. Уже не плакала, но плечи ее вздрагивали. Стройная и высокая Хрусталева стояла над ней, кутаясь в оренбургский платок, но не потому, что ей было холодно, а потому, что эта белая пена очень шла ее смуглому, помолодевшему от деревенского воздуха лицу.
— Вставай и пойдем!
Марьяна только глубже зарылась в подушку и не ответила.
— Ты потом себя саму уважать не будешь, — настойчиво повторяла Инга. — И у нас здесь таких никто не уважает. Да, кстати сказать, ничего не случилось. Подумаешь, первая съемка не вышла! Нам тут загорать еще больше недели! Тебя оператор спугнул. Муж мой бывший…
— Я знаю, — вдруг тихо сказала Марьяна.
— Откуда ты знаешь? — вся вздрогнула Инга.
— Ну, мне говорили.
— А кто говорил?
— Не помню.
«Ты врешь! — у актрисы блеснули глаза. — Запомнила бы, раз тебе говорили!»
— Короче! Идешь или нет? Я голодная.
Они появились в разгаре застолья. Вышли из-за деревьев, слегка освещенные звездами, и обе такие красивые, что Сомов Аркаша тихонько присвистнул.
— Штрафную вам, девушки! — крикнул Кривицкий, допив свой молдавский сок «Персики с яблоком».
Инга Хрусталева и Марьяна Пичугина рядом сели на лавочку, по случаю тесноты прижимаясь друг к другу локтями и горячими бедрами.
— В тесноте, да не в обиде! — хмыкнул Сомов. — С чего начнем? С водочки?
— Нет-нет! — Санча быстро вмешался. — Я сок ей налил.
Неподалеку заурчала подъехавшая машина, хлопнула дверца, и свежий, в нейлоновой яркой рубашке, предстал всем завистливым взглядам сам Будник.
— А мы тут работаем, пашем, запарились… — Кривицкий жевал ломтик сала, и речь свою несколько скомкал.
— Ребята! Какие дела! Фестиваль! Стоял в двух шагах от Лукино Висконти. В каких-то он был то ли тапочках, то ли…
— Не в тапочках, а в мокасино, — заметил приветливо Санча.
— Во-во! В мокасино! Пиджак такой узкий, мышиного цвета, и в черной рубашке! Без всякого галстука. На шее какой-то брелок… Закачаешься!
— За это и выпьем! — сказала Регина.
— Мы выпьем за то, чтобы фильм наш удался, — поправил ее очень строго Кривицкий. — А пить
