Непреднамеренное отцовство - Маша Малиновская
— Ну вставайте, а то на снегу холодно, — он встаёт сам и помогает подняться нам. — Замёрз, пацан? Устал? Давно, наверное, топаете.
Ромка кивает, и мужчина подхватывает его на руки, будто тот совсем ничего не весит.
— Меня дядя Петя зовут. Я лесник. Мой дом чуть дальше, — объясняет мне и Роме. — Сейчас вас отведу к себе, отогреетесь, поедите, а потом отвезу на станцию, там электрички в город мотаются. Вам же в Москву?
— Да, — снова киваю.
— Деньги есть? — спрашивает, а я даже теряюсь сначала. Вспыхивает тот самый страх из девяностых, когда мама строго настрого говорила не считать деньги при посторонних.
— Карта. Билеты смогу купить.
— Ну и отлично.
Он идёт размашисто, будто и не по снегу вовсе, а я пытаюсь успевать за ним. Ромка повис на плече дяди Пети тряпочкой и уже моргает медленно, готовый уснуть.
Этот мужчина и то, что мы его встретили — подарок небес. Именно так я предпочитаю думать, чтобы не сходить с ума от страха, что сейчас иду с ребёнком в лес в какой-то дом к какому-то незнакомцу.
42
— Входите, — лесник отпирает массивную дверь своего дома и ставит Ромку на крыльцо.
Я сжимаю в своей ладони ручку сына и переступаю порог. Почему-то представлялось как в рассказах Некрасова: стол у окошка, лавки под выбеленными стенами и высокая печь с лежаком. Но на деле всё оказывается вполне современным, хотя и достаточно простым. Дом похож на тот, в который нас привёз Бразинский, и это, конечно, вызывает неприятные ассоциации. Но я говорю себе, что это просто совпадение. Дома, по-видимому, просто строили в округе по одному или по схожему проекту. А это просто мои эмоции, строение же не виновато, что одно из них принадлежит такому мерзавцу, как Бразинский.
Вижу, что у порога стоит полка с обувью, говорю сыну, чтобы снял сапожки и разуваюсь сама. Приятное тепло окутывает, и мои щёки сразу начинает пощипывать от прилива крови.
— Замёрзли? — спрашивает Пётр, наблюдая, как Ромка блаженно прикрывает глаза, протягивая руки в гостиной к камину.
— Угу, — кивает сын. — И устали.
— Ну ещё бы, столько по снегу нечищенному топать. Ещё и одёжки у вас на рыбьем меху. Давайте, мойте руки и за стол.
В кухонной зоне мы с сыном моем руки над раковиной и усаживаемся за продолговатый деревянный стол, накрытый прозрачной силиконовой клеёнкой.
Через пару минут на стол перед нами ставят две дымящиеся миски щей с приличными кусками мяса, нарезанный хлеб и вполне себе магазинную колбасу.
Интересно, тут вообще далеко в округе магазины? Ладно летом, когда горожане приезжают на дачи, а вот сейчас? Или он за хлебом, колбасой и прочими продуктами и благами цивилизации в город ездит? Далеко.
Щи оказываются очень вкусными. Даже Ромка, который не особенно охотно ест первое, поглощает с аппетитом. Только ложка и мелькает.
Конечно, у меня внутри царапается недоверие. Но всё же я благодарна Богу, что встретила лесника. Иначе могло произойти всё что угодно.
— Сейчас позвоню на станцию, узнаю, во сколько электричка на Москву, — говорит Пётр. — Оно метёт, и у них сбоит расписание.
Пока мы с Ромой пьём тёплое молоко с овсяным печеньем, лесник звонит на станцию по проводному телефону. Связи здесь так и нет. Но я вдруг обнаруживаю, что сообщение, которое я отправила Ярославу вникуда утром, прочитано! Сотовую где-то на секунду пробило, наверное, и моё сообщение улетело. И он прочитал! Вот только ответить не ответил. Точнее, уверена, что попытался, но связи-то нет.
А значит, что он точно в курсе. И ищет нас, я уверена. Или, по крайней мере, знает, с кого спрашивать.
Тревожная мысль о том, что он может нас искать в том домике, а мы ушли, начинает биться внутри. Вдруг я ошиблась, и не стоило уходить? Нужно было подождать. Но с другой стороны, мало ли кто мог приехать туда до Ярослава.
— Сегодня последняя электричка ушла, — сообщает Пётр. — Ложитесь спать, завтра к семи на станцию отвезу вас.
Беспокойство усиливается. Оставаться тут на ночь мне совсем не хочется. А что если лесник и Бразинский заодно? Если у Артёма тут дача, то наверняка же лесник в курсе, кто живёт в районе его владений.
Подозрительность растёт и разбухает как дрожжевое тесто. Я ещё раз проверяю связь, но снова убеждаюсь, что там пусто. Набираю Ярославу ещё одно сообщение в надежде, что оно так же как-то пробьётся.
— Наверху есть кровать, в шкафу свежие простыни. Я лягу внизу на диване. Укладывайтесь пораньше, вставать завтра рано, до станции надо ещё доехать, а погода вон какая.
Я не спорю. Только молюсь про себя, чтобы не было подвоха. Напряжение селится в каждой мышце, и даже когда я, убрав после себя и Ромки посуду и перестелив постель, ложусь рядом и обнимаю его, ощущается. Будто саднит. Непроизвольно прислушаваюсь к каждому звуку в погрузившемся в тишину чужом доме. Даже ловлю себя на том, что дышать стараюсь тише.
Но мало-помалу и меня утаскивает в сон вслед за Ромкой. Уж слишком мы сегодня устали и нанервничались.
Утром я вскакиваю будто от толчка в бок. За небольшим окном, которое встроено в покатую крышу прямо над кроватью, видно, что небо ещё тёмное, но уже сереет. Утро.
Смотрю на часы — половина шестого.
Поезд в семь. Тогда почему мы ещё не собираемся?
Сползаю с кровати и, прикрыв Рому одеялом и затаив дыхание, сбегаю вниз по лестнице в гостиную.
Диван сложен и заправлен, свет горит только в кухне. Рядом дверь в уборную, и из-под неё не видно полосы света. Это значит, что Петра нет дома.
С гулко колотящимся сердцем я бросаюсь к двери. Дёргаю — заперто.
Дыхание рвётся, к горлу подступает паника. Всё-таки мы влипли и тут!
Это нечестно! Я ведь ничего плохого никому не сделала, Боже! И мой сын тоже. За что нам это?
Хочется зарыдать и начать рвать на себе волосы, потому что я выдохлась. Сил нет уже.
Но тут дверь открывается, впуская морозный воздух, и входит Пётр.
— Ты чего босая, Софья? — басит. — Полы ледяные.
— Я София, — зачем-то поправляю. Нервное, видимо. — Где вы были? Почему мы не едем?
— Машину отогревал, замерзла даже в гараже, собака. Поднимай мальца, пейте чай и поедем. Десять минут вам на сборы.
Я смотрю ему прямо в
