Молот Златы (СИ) - Хелен Кир
— Ты что на меня орешь? А ну-ка заткни-и-ись! — внезапно выдирается из моего воспаленного горла крик. — Я люблю его и всегда буду любить, понял? Ты знаешь, что это такое любить? Знаешь? Против воли пойдешь на такое, что и не снилось. И я ему тоже нужна, ясно тебе? — пока ору, понимаю, что упустила в словах брата еще момент и когда осознаю, то этот факт уничтожает меня. — Подожди… как отмудохал. Зачем, Рэм?
— Затем, — огрызается брат и зажимает голову руками. — Я не смирюсь, знай это.
— Рома, Ромочка, родной. Я люблю его, понимаешь. Я не могу без него, слышишь ты меня? Ро-о-ом, я счастлива с ним. Рома-а-а!
Брат никогда не выносил моих жалостных причитаний и слез. Вот и сейчас он, забыв гнев и наплевав на обиду, срывается с места и крепко обняв, прижимает, гладит по голове и баюкает. Хватает на руки и тащит на небольшой диван. Качает меня, словно я маленький и непослушный нашкодивший ребенок. А я все еще подвываю и скулю, как жалкий щенок, но вдыхая родной запах, постепенно успокаиваюсь и в конце концов замолкаю.
— Поговорим позже, ок? — глухо говорит и тяжело вздыхает. — Успокаивайся. И прости меня, ладно. Перегнул.
— Хорошо, — отстраняюсь и нашарив рукой бумажное полотенце, вытираю лицо.
Наше откровение прерывает шумный топот. В дом врываются бледные и растрепанные родители. Увидев Рэма, набрасываются на него и затискивают. Мама, обхватив ладонями лицо Рэмчика, целует без остановки. Папка крепко обнимает, а брат, дурачась, приподнимает его от пола на добрых полметра. И вроде бы все радуются, но это перемежается с жутким беспокойством, которое висит в воздухе. Уловив паузу, папа произносит следующее.
— Ребят, нам надо ехать, позже поговорим. Иван в больнице, что с ним не знаю, но говорят ЧМТ. Едем. Надо все выяснить. Ром, помоги сестре.
Только руки брата удерживают меня от того, чтобы не грохнуться на пол.
29
— Ну, Вань у тебя и башка! — восхищается тренер, сидя на табуретке у моей больничной койки. — Хоть чем лупезди, никогда не развалится.
Какого я здесь делаю мне непонятно, чувствую-то себя относительно нормально. Так побаливает немного, но в принципе неплохо все.
— Да нормально все. Че, пересрал? — подкалываю его, чтобы сгладить весь этот больничный фон. — Думал конец? На лапшу ехать? — Федя странно косится, но игнорирует мое дебильное высказывание. М-да, с лапшой загнул, хотя что такого-то. — Федь, а как ты около моего дома оказался?
— Через дворы пробку объезжал. Давно у матери не был, решил навестить. Смотрю, тачка твоя стоит, а ты рядом валяешься. Ну, я думаю, че там… помер-нет, подошел, попинал, вроде дышишь. Я тебя за ноги взял, протащил немного по земле, кое-как в свою машину запхнул. Дверь хлопаю, не закрывается. Я раза три еще как дал, а там голова твоя висит. Вот думаю, блядь-то. Все поправил и повез. Ну, хуле ты вылупился? Обосрался, конечно!
— Я понял. Спасибо. Узнал, что со Златой? Я просил. Блядь, когда мне телефон вернут? Почему вещей нет в тумбочке?
Едва придя в разум, начал беспокоиться о малышке. Федя узнал, конечно, но это случилось только утром. А до этого времени потрясывало не по-детски.
— Лежи, никаких телефонов. Жди, когда разрешат.
Яровицын злится и я затыкаюсь. Откидываюсь на подушку и туплю в потолок. Все-таки голова болит, приложили будь здоров. Смешного мало, конечно. В себя пришел только в больнице, благо живу недалеко. Мать с отцом дом купили там же, где и Шаховы, а я в городе тусуюсь. Тренироваться ближе, да и вообще. Отдельно есть отдельно, все не на глазах же родителей вытворять. Ну и приобрел сам, батю не просил помогать. Подкопил бабок за выигрыши и вложился. Нормально, меня устраивает. Не огромная хата, но места хватает.
Тонкий скрип деревянной двери прерывает наше двухминутное молчание. В проеме показывается Любовь Ивановна. Это чудо-женщина работает в самой простой горбольнице, где я сейчас нахожусь. Богиня, а не тетка. Всю нашу спортивку лечит. Пацаны идут к ней с любой беспокоящей херней. Даже если не по ее профилю, всегда отведет куда надо, и все сделают. Властная, жесткая и нетерпящая возражений, ей наплевать, что нам давно не пятнадцать. Короче, я иной раз, ее больше разъяренного зверя ссу. Ну вот так, что теперь. От нее сейчас моя судьба зависит.
Федя вскакивает и выдергивая из-под себя стул, отдает его доктору.
— Ох, Федь, спасибо, — тяжело опускаясь, кряхтит моя судьба в белом халате. — Фу-х, умаялась я с вами. Болит? Знаю, болит. Лежать! — прикрикивает, я тут же оседаю. — Куда собрался? Подушку ему подоткни, Федь. Вот так, угу, хорошо.
Дожидаюсь, пока Любовь Ивановна разложит свою медицинскую лабуду и начнет говорить. Да хоть бы пронесло! Волнение одолевает сильнее, начинает подкатывать тошнота. Слишком грозная моя докторша. Она хмурится и еще немного повозившись, складывает руки на своем животе. Сглатываю горькую слюну, когда вижу, как распинает меня жестким взглядом, Горгоной из-под очков сверкает.
— Это… Че там? — сипло спрашиваю.
Я волнуюсь, признаю это и не в силах никак повлиять на этот процесс. Зассал, как пиздюльва на первой разборке. Не дай Бог что, и каюк делу всей моей жизни. Я не могу пропустить Билатор. Не могу! Шел туда все это время: когда подыхал в секции на тренях, когда бои выигрывал, когда занимался на грани отключки. Я даже сейчас не пытаюсь думать, кто огрел меня по голове, только один вердикт с замиранием жду — можно или нет продолжать готовиться, остальное потом.
— Там, Иван, ушиб. Ясно? — чеканит она. — Выйдешь отсюда, пойди и свечку в церковь поставь, что тот мудак криворуким оказался. Ну и здоровью своему поклонись, кости у тебя как цемент. Лечение я расписала, нагрузки тоже. Все от тебя зависеть будет. Сегодня остаешься здесь, я тебя еще понаблюдаю. Слушать будешь, через неделю можно приступать, но по нарастающей. Федя, — оборачивается на него — через неделю, а сейчас мальчика в покое оставь. Ему надо лежать, спать и правильно питаться. Я понятно объясняю? В глаза смотри, — дергает тренера — в глаза! Понял?
Хотя побаливает голова и ощущения не айс, не могу отказать себе в удовольствии
