Ненависть и ничего, кроме любви (СИ) - Романова Любовь Валерьевна

Я говорю, а он лишь ухмыляется. Специально злит что ли? Заезжаем в уже знакомый двор. Марк даже не удосуживается спустить автомобиль на парковку — бросает едва ли не посреди улицы, выскакивает из салона, в секунду обходит машину и открывает мою дверь, намекая, что пора выходить.

Я упрямо сижу на месте, даже ремень не отстегиваю. Не то, чтобы мне тяжело это сделать или вредность не позволяет, но Марк меня просто взбесил, и теперь это уже принцип — идти наперекор. Он ждет с минуту, в последний раз предлагает выйти, но, получив однозначное «нет» наклоняется, отстегивает мой ремень и буквально вытаскивает меня с сидения.

— Совсем больной? — не выдерживаю я в очередной раз.

— Идешь сама или мне нести? — не обращая внимания на мои вопли, спрашивает Марк.

— Только подойди! — предупреждаю я, но едва успеваю закончить фразу, как он уже подается в мою сторону, — стоп! Не надо. Я сама! — сдаюсь я.

Не хватало только представления для жителей и сотрудников дома. Радецкий берет меня за руку, на удивление за ладонь, а не своим этим хозяйским жестом — за плечо, и тянет к подъезду. Там мы пересекаем парадную, заходим в лифт и еще минуту поднимаемся на последний этаж, где Марк, едва двери раскрылись, вытаскивает меня в коридор и так же стремительно тащит до квартиры. Она даже не закрыта, дверь поддается простому толчку, а меня впихивают внутрь, и едва за моей спиной хлопает дверь, я намереваюсь заорать так, чтобы слышали даже голуби на крыше, но возможности мне никто не дает.

Марк набрасывается на мои губы — яростно и болезненно, и удерживает мое лицо, чтобы отвернуться не смогла от такого напора. Тогда я со всей силы смыкаю зубы на его губе, и он отскакивает, как от прокаженной, удивленно смотрит, ведя пальцами по губам, которые быстро окрашиваются в алый цвет, и, вроде бы, злится. Мне кажется, что я увидела его превращение в демона — зрачки в мгновение потемнели, лицо приобрело грубые черты. Он в секунду стер ладонью кровь с губ и ринулся ко мне. Столкновение спины со стеной было болезненным, и разозлило это еще сильнее. Я с силой заколотила по Марку — везде, куда могу попасть, и искренне надеюсь, что ему больно!

Но он не поддается. Его напор лишь усиливается, давление тела растет и становится столь сильным, что я начинаю чувствовать нехватку кислорода. Губы терзают мой рот, руки исследуют каждый сантиметр тела, пока не находят край свитера и не забираются под шерстяную ткань. Марк действует жестко, на грани боли и мне тоже хочется сделать ему больно, поэтому я отвечаю с не меньшим напором: кусаю, целую и снова кусаю. Марк шипит, вздрагивает, но не отстраняется, лишь теснее вжимает меня в стену.

Вдруг он приседает, и подхватывает меня под бедра, используя стену в качестве опоры. Ноги сами собой обвиваются на его талии, а Марк возвращается к губам, впрочем, сразу же переходит к шее — оттягивает ворот свитера до треска ткани и прижимается к горячей коже. Он целует, кусает, всасывает, и бегущие по телу волны сосредотачиваются в животе, энергия требует высвобождения — разрядки. Кажется, и Марк это понимает, потому что отрывает меня от стены и несет в спальню, небрежно бросая на постель. Поцелуи становятся еще грубее, прикосновения жестче, а возбуждение нарастает, заставляя извиваться, просить, умолять о большем. И Марк сдается.

Не могу восстановить дыхание, и сердца ритм усмирить не получается. Из головы улетучились все мысли, оставив лишь эйфорию. Чувствую, как бешено стучит сердце Марка. Находясь в тисках его рук едва могу вдохнуть, но не отстраняюсь, потому что лежать в его объятиях, чувствовать его тело, его руки на себе — неописуемое блаженство. И хочется пролежать так всю жизнь.

— Я тебя люблю, — вдруг произносит Марк тихо, и я перестаю дышать вовсе, — слышишь? — спрашивает, когда не дожидается ответа, а я впервые с того момента смогла набрать воздух в легкие.

Он чуть отстраняется и облокачивается на многочисленные подушки, подтягивая меня к своей груди. От столь неожиданных слов меня начинает немного потряхивать, становится стыдно и некомфортно, и я даже прижимаю к груди одеяло, что вызывает у Марка теплую улыбку. Его глаза смотрят с такой нежностью, что у меня душа ноет. Он протягивает ладонь и проводит пальцами по лицу, очерчивая скулы и щеки, а я льну к его ладони, как котенок, наслаждаясь этой незначительной лаской. Разве может быть так хорошо?

Укладываю голову на его грудь, и так мы лежим, в молчании, слушая биение сердец и шум дыхания. За окном начинает темнеть и только это вынуждает меня шевелиться.

— Мне нужно домой, — тихо говорю я, все еще прижимаясь к Марку, пока он выводит пальцами круги на моей спине.

— Оставайся, — и он не предлагает — он просит, склоняется и касается мягкими губами обнаженного плеча, — оставайся, — повторяет он шепотом.

Как велик соблазн!

— Не могу, — заставляю себя произнести эти слова, — папа будет волноваться, — это действительно так.

— Скажи, что ночуешь у Иры, — говорит Марк, поглаживая пальцами место поцелуя.

— Я не могу ночевать у нее через день. Это вызовет подозрения.

— Скажи ему правду. Скажи, что ночуешь у меня.

Его слова вызывают у меня улыбку.

— Это вызовет много ненужных вопросов.

— Я не хочу тебя отпускать, — вдруг говорит он, и я готова сдаться в ту же секунду.

Все во мне просит послушать его, кроме разума — он как дьявол на плече заставляет меня думать, вспоминать, и именно он заставляет отстраниться и сказать то, что, должно быть, сильнее прочего ударит по Марку.

— Уже поздно, я поеду домой. Пришлю тебе график в сообщении, а ты внесешь свои замечания, если они будут. И прошу тебя больше не делать так, как ты поступил сегодня. У меня есть своя жизнь и я не могу бежать к тебе по твоему желанию. Помни, что у нас свободные отношения, а не контракт на безвозмездные услуги, и я тоже имею право голоса.

Глава 24

Едем в полнейшей тишине. Марк настоял на том, что довезет до дома, хотя я активно отказывалась от столь сомнительной инициативы. И не зря — с тех пор, как я встала с постели он не произнес ни слова, и эта гнетущая тишина давит мне на нервы.

— Так и будем молчать? — пробую заговорить я, но когда в ответ слышу лишь его шумные вдохи перехожу в наступление, — какой вообще смысл в отношениях, которые несут только напряжение? Зачем такие сложности?

— Вера, я только пытаюсь не сказать ничего лишнего, — вдруг оживает Марк.

— О, ну наконец! Я уж думала ты окаменел!

— Я тоже не понимаю таких отношений, — жмет плечами Марк, — но вынужден быть их участником.

— Я свои условия сразу озвучила, — напоминаю я, — ты мог отказаться.

— Если бы я мог, — усмехается Марк как-то грустно, и его слова меня озадачивают.

— Что это значит?

— Я не раз говорил, — отвечает он, чем злит меня еще сильнее.

Почему нельзя прямо ответить на вопрос и не загадывать загадки? Хотя, в принципе, я догадываюсь, о чем он говорит.

— Если речь идет о твоих признаниях…

— Которые ты не разделяешь, — он не дает мне закончить.

— Ты не можешь обижаться на меня за то, что я не отвечаю взаимностью на твою любовь, — однозначно заявляю я.

Такому самомнению, как у него позавидовать можно. Всю школьную жизнь мою превратил в ад, потом признался в том, что, оказывается, любил все это время, и думает, что меня это должно поразить до глубины души? Облагодетельствовал — ничего не скажешь. Еще и свято верил, что я должна ему в ответной любви клясться?

— Справедливо, — неожиданно соглашается Марк, чем сильно меня удивляет.

Я-то ожидала монолога на тему «люби меня, люби», а тут так просто.

— Вера, — зовет он и замолкает, но я терпеливо жду продолжения, поэтому, подумав с минуту, Марк произносит, — ты рассказывала, что у тебя был кто-то до меня. Один раз, помнишь?

— Разумеется, — отвечаю, не совсем понимая к чему он ведет.

— Но в то утро на простыни, — он вдруг осекается, словно ему неудобно говорить со мной об этом, — как… Как такое возможно?