Её вина (СИ) - Джолос Анна

Встрепенувшись, достаёт из кармана телефон. Сперва что-то пишет. Явно ждёт ответа, но он почему-то не приходит. Минуту спустя, чертыхнувшись, нажимает вызов. Звонит своей Оле, видимо. Да, так и есть.

Она поднимает трубку лишь с третьего раза. Ну, как и все мы, любит поиграть на нервах у своего мужика.

Я ненавязчиво держу ушки на макушке. Душевной беседой этот разговор явно не назовёшь. Тон голоса девушки ясно даёт понять: она обижена. Да и Громов не особо нежен со своей невестой. Задаёт всего два вопроса: где она и как добралась. После чего сразу отключается.

Явно переживает за неё, но между ними однозначно пробежала чёрная кошка.

Поругались? Надеюсь, не из-за моего визита. Хотя, если эта Оля не дура, то могла попытаться уговорить его поехать в больницу. Возможно поэтому они и поссорились.

– Что там Женя учудила? – повернувшись в мою сторону, вдруг спрашивает он вполне себе миролюбиво.

– Да нормально всё. Есть в словах твоей сестры правда. Я – дерьмовый директор, – озвучиваю первое, что приходит в голову.

Чего уж там, как есть…

– Если верить тому, что происходит в твоём ресторане, то да, – соглашается он, вскинув бровь.

Я смотрю на него, и мою ушибленную голову атакует целый рой беспокойных мыслей. От глупых и странных до невероятно пугающих.

Что если из-за меня этот человек пострадает настолько серьёзно, что это сломает его? Изменит жизнь на сто восемьдесят градусов. Заставит отказаться от всего того, что было дорого?

На эти размышления меня наталкивает очередная фоторамка, которую я случайно цепляю взглядом. Сразу в памяти всплывает выражение его лица… В тот день, когда к нему приходили товарищи-спортсмены. Потухший взгляд, раздирающая в клочья досада, ярая злость. Столько всего там было понамешано…

– Прости меня, Максим, – совершенно искренне на одном дыхании произношу я, ощущая в себе внезапный, необъяснимый порыв.

Мой голос предательски и позорно дрожит, но я чувствую. Чувствую, что должна сказать ему это. Сбросить камень с измученной донельзя души. Я и не знала, что она у меня не просто есть. Она может болеть и страдать…

– Знаю, это просто слова, но мне и правда очень жаль, что всё так вышло… Я должна была… прийти к тебе раньше. Стыдно признаваться, но я… и впрямь струсила. Прости и за это тоже.

Громов слушает меня молча. Прочитать его реакцию – невозможно. Единственное, что очень бросается в глаза так это его отчаяние: глубокое и такое невообразимо острое... В этот самый момент мы как будто думаем об одном и том же. Про это ужасное ДТП, его несостоявшуюся олимпиаду, разбитые надежды и упущенные возможности. Как бы страшно это ни звучало, но я рискую предположить, что для него мысли о том, что он не вернётся в большой спорт, смерти подобны. Я как раз накануне пересмотрела его интервью. Столько планов было, такой горячий энтузиазм от него исходил.

– Я просто хочу помочь, – предпринимаю ещё одну попытку до него достучаться. – Мне это надо, понимаешь? Я виновата перед тобой и не могу спокойно жить, зная… что разрушила твоё будущее.

– Ну хватит, что-то ты разошлась, – снова начинает злиться.

Я ведь и без того ступила на зыбкую почву, но остановиться уже не могу. Прорвало как дамбу.

Накатило. Накипело. Наболело…

Всё-таки сложно держать всё в себе на протяжении длительного периода времени.

– Мне сейчас разом стало так неудобно и так стыдно перед тобой. Ты лежал на обочине, тебя обступили люди, а я боялась… боялась даже подойти к тебе… – едва сдерживаю слёзы, чтобы не разрыдаться. – Ты лежал в больнице едва живой, а я громко праздновала свой юбилей. Улыбалась, принимала подарки...

Но чувствовала себя при этом конченой фальшивкой…

– Не надо, замолчи, – отворачивается и сжимает челюсти, отчего скулы заостряются ещё больше.

– Имеешь полное право меня ненавидеть. Презирать. Злиться… только не отказывайся от помощи. Прошу тебя.

Вот же меня скрутило... Безжалостно и мощно. Мой монолог, сумбурный и внезапный, стал неожиданностью даже для меня самой. Но, наверное, честнее, чем сейчас я не была никогда… Не только с посторонним человеком, но и с самой собой…

Отчего всё это случилось вот так – не знаю. Может, от удара мозги на место встали, а может, я просто поняла, что у меня возможно не будет другого шанса поговорить с Громовым.

Пальцы автоматом пытаются нащупать кулон, но я вспоминаю, что его нет и становится только горше. Но я держусь! Не могу же я взять и просто разрыдаться тут перед ним? Так нельзя! Я к этому не привыкла абсолютно. Нельзя плакать. Нельзя давать слабину. Нельзя…

Мы опять молчим. Ощущается какая-то странная неловкость. Думаю, это из-за моих откровений. Так понесло нещадно, что впору бежать отсюда, не оглядываясь…

– Что случилось с твоей матерью?

Этот его вопрос обрушивается на меня как гром среди ясного неба. Так резко и внезапно, что я теряюсь.

– М? – смотрю на него в недоумении, и перед глазами всё плывёт. Теперь уже от слёз, с которыми я борюсь в эту самую секунду ни на жизнь, а насмерть.

– Ты вроде как сказала, что кулон достался тебе от матери, – недовольно поясняет он.

Складывается впечатление, что Максим просто решил перевести тему. Не совсем удачная идея. Я вообще не люблю об этом говорить. Слишком личное. Слишком дорогое сердцу. Моя ахиллесова пята...

– Она умерла, – зачем-то всё-таки отвечаю я, чувствуя, как пустота тут же заполняет внутренности.  – Умерла из-за меня…

– В смысле?

Дверь резко распахивается, и на пороге комнаты появляется мой отец. Пиджак расстёгнут, галстук ослаблен. Брови нахмурены, суровый взгляд. Он явно не в духе…

Тут одно из двух… Или разволновался за меня или страшно злится за то, что я поехала к Громовым.

Глава 32 Арина

Я наотрез отказываюсь ехать в дом к отцу, но кто бы меня слушал… Конечно же машина направляется прямиком туда.

– Так и будем молчать? – решаюсь первой начать разговор.

Гнетущая тишина выводит меня из себя моментально.

– Я запрещал тебе контактировать с Громовыми, – недовольно отзывается отец.

– Мне это было необходимо, – откидываюсь на сиденье и блаженно вздыхаю.

– Необходимо, – вторит мне он.

Я рассматриваю его руки, лежащие на руле. Большие, сильные, жилистые. Мне всегда нравилось на них смотреть. И его экспрессивная манера езды тоже нравилась. Сейчас же мы еле плетёмся. Ползём как улитка. Подозреваю, что из-за моего состояния.

– Пап, вот скажи, тебя когда-нибудь мучила совесть? Так, чтобы до бессонных ночей и глубокого внутреннего раздрая…

Он бросает в мою сторону какой-то странный взгляд, но на вопрос предпочитает не отвечать.

– Меня вот замучила. Загнала в угол и бежать оказалось некуда.

– Это ты к чему? – хмурит густые, кустистые брови.

– Да к чему. Вот вроде как всё наладилось, благодаря твоим стараниям, но знаешь, на душе из-за ситуации с Громовым было гадко и отвратительно. Это я тебе причину своего визита к нему объясняю.

– И почему надо было делать это втихаря? – включает поворотник и съезжает на МКАД.

– Потому что… Я хочу отныне самостоятельно разгребать свои проблемы, – наблюдаю за тем, как первые, тяжёлые капли дождя падают на лобовик.

– И что это значит? – интересуется он.

– Это значит, спасибо, что отмазал от тюрьмы, но дальше с Громовыми я разберусь сама.

Поворачивается ко мне. Правая бровь взлетает вверх.

– Разберётся она… – ворчит себе под нос.

– Ты почему мне не сказал, что они отказались от денег? Ты вообще в курсе, что у Максима сейчас серьёзные проблемы со здоровьем? – жёстко напираю на него я. – И пап, я просто в ярости! Как можно было угрожать этой прекрасной женщине, Галине Юрьевне? Вы с Прониным совсем на пару спятили?

– А кто ей угрожал? – возмущается отец и при этом делает вид, что мои слова – полный бред. – Ей было просто сказано держать язык за зубами.