Частичка тебя. На память (СИ) - Шэй Джина "Pippilotta"

Денник пуст, если не считать кобылы. Что ж, кому-то за это непременно влетит! И я, не я, если…

Резкий толчок в спину заставляет меня подавиться собственной мыслью. Я обдираю плечо, врезаюсь в стену другим, на пару секунд теряю четкое понимание происходящего.

А потом за моей спиной громко хлопает дверь стойла. Лязгает засов. Я слышу быстро удаляющиеся шаги и понимаю…

Я осталась одна. В одном маленьком тесном помещении с нервной непредсказуемой кобылой. И телефона у меня с собой нет.

Твою мать! 

Самое первое что вбивают любому гостю конного клуба и что усваивают не все люди, лошадь — опасное животное. И плевать что оно не хищник, если лошадь чувствует себя опасность — ей достаточно и того, что ты можешь стоять между ней и тем местом, куда ей надо попасть.

И человек ничего не сможет противопоставить взрослой лошади которая весит полтонны и вооружена копытами и зубами.

И первое что я понимаю — я стою и смотрю в глаза лошади, которая прижимает уши к голове. Первый маркер тревоги…

Наверное стоило бы дернуть головой, может я бы хоть что-то успела заметить из облика того, кто меня толкнул, но вот сейчас — сейчас весь мой мир сжался в одну точку.

И заставить себя дышать у меня получается еле-еле.

В голове никаких цензурных слов, одни нецензурные.

Мать-мать-мать-мать!

Что мне делать?

Что?

Я кошусь взглядом в сторону двери, все-таки. Возможно получится просунуть руку сквозь решетку верхней части и нащупать засов?

Вот только я не помню, на какой высоте у этой двери расположен засов. И не хотела бы проверять это опытным путем, имея за спиной нервничающую кобылу, которой моя возня может не понравиться.

Может кого-то позвать?

Но кого?

Я точно помню, что конюшня была пуста, когда я окидывала её взглядом. Конюхи не круглосуточно торчат в конюшнях, да и большая часть лошадей сейчас на выработке или на свободном выпасе, в конюшнях только те, которые как Люц — плохо себя повели и нуждаются в перерыве, или…

Или больные…

Веста поднимается на ноги тяжело, но твердо. Кобыла понятия не имеет чего от меня ждать, и предпочитает быть готовой к бою.

Что ужасает меня еще сильнее — её напряженная шея и плотно-плотно прижатые к голове уши.

Я как-то видела такую позу на картинке и предпреждение под ней гласило — увидите лошадь в таком настроении, валите от неё как можно дальше.

— Иван, — я осмеливаюсь на крик, надеясь, что конюх не ушел совсем из конюшни, а задержался в каком-то из денников.

Паршиво.

И Иван не откликается, и Веста совершенно отчетливо реагирует на мой крик — яростно щерит зубы.

— Молчу, молчу, — я буквально вжимаюсь всем телом в стенку денника за моей спиной, отчаянно мечтая пройти сквозь неё. Это бы решило столько проблем…

Руки переплетаются на животе скорее инстинктивно, чем осознанно. Я отчаянно хочу защитить свое самое дорогое, даже при том, что противопоставить лошади мне просто нечего. Но я все равно надеюсь…

Веста медленно двигается на меня, вытянув шею вперед по змеиному, все так же скаля зубы, и жадно хватая воздух ноздрями.

В одной маленькой замкнутой клетушке смотрят друг на друга две будущие матери, и обе при виде друг друга испытывают только страх. И вот лично мне перестать бояться очень сложно, потому что мне прекрасно понятно, что у меня нет ничего, что я могла бы противопоставить Весте.

Можно заорать, отпугнуть её, но это выиграет мне несколько секунд, а потом тяжелое копыто поставит точку в нашем с ней свидании.

Лошадь продолжает наступать на меня и я отползая назад, забиваюсь в самый угол стойла, вцепившись ладонями в дощатые стены.

Господи… Господи… Господи…

Дай мне только выйти из этой передряги целой и сохранить своего будущего ребенка.

А я… А я…

Я не знаю, что предложить…

Сомневаюсь, что душа завзятой карьеристки и атеистки имеет какой-то вес в глазах высших сил. 

Я даже жмурюсь, отчаянно желая не видеть, как Веста преодолеет последние тридцать сантиметров между нами. Для неё — один бросок вперед, один укус — и в лучшем случае я выйду из конюшни с рваной раной на плече или лице. В худшем…

«Отче наш…»

Молитва будто сама ложится мне на язык, судорожным задыхающимся шепотом. Отчаянный крик моей напуганной внутренней маленькой девочки, которая понятия не имеет, как ей выйти из этой ситуации без ущерба. Выйти и сохранить самое дорогое.

Когда морда лошади тыкается в мой живот — я почти что ловлю инфаркт. И только потом я понимаю, что это… Просто тыканье мордой. Без зубов… И не копыто даже!

Ошалело вытаращив глаза на Весту я понимаю — лошадь хоть по прежнему сильно напряжена, но так вдумчиво обнюхивает мой еще едва-едва намечающийся животик, будто это какой-то неведомый артефакт.

Вдох… Вдох… Вдох…

Я вижу как каждая порция воздуха проходит по горлу Весты, для меня замер весь мир и даже свое сердце я совсем не слышу.

Фрррр…

Это лошадь фырчит и теплый поток воздуха проникает сквозь вязку свитера, нагревает кожу.

Веста медленно пятится назад, в свой угол, к своей куче соломы…

Снова укладывается на неё, не желая напрягать больную ногу…

Даже отворачивает от меня морду, расслабляет уши, всем своим видом демонстрируя пренебрежение к моей персоне…

До меня запоздало доходит. Кажется, кобыла решила что денник большой, и мы здесь и вдвоем поместимся. Меня сочли не опасной. Ура.

Именно в эту секунду ноги наотрез отказываются держать меня в вертикальном положении.

37. Энджи

Я не знаю, сколько времени так просидела. Уткнувшись лицом в ладони, слушая только неровное дыхание кобылы и биение крови в собственных висках. Вечность, казалось. Вечность меня, обращенной в слух…

В ожидании голоса.

Звука шагов…

Хоть чего-нибудь.

Я не дергаюсь. Веста сочла, что в этом углу я её не раздражаю, но это не значит, что если я начну прыгать у двери денника и звучно материться — она не передумает.

Лучше так.

Мурлыча себе под нос колыбельные, методично обгрызая один ноготь за другим.

А потом…

Раздаются голоса. Такие разные, человеческие голоса.

— Я думаю дело в том, что позавчера один гость уж очень сильно бурогозил. Мы вообще-то не пропускаем на территорию клуба с алкоголем, но регулярно провозят. Это может быть горлышко от бутылки. Или гвоздь, ограду южной левады давно пора ремонтировать. — это явно Олеся. Я даже криво улыбаюсь, осознавая этот факт.

— Разберемся, — это голос ветеринара. Я его видела пару раз. Из-за проблем с деньгами клуб сейчас перешел с использования штатной единицы на приезжающего врача. Это было неудобно, но слегка снижало затраты.

А потом лязгает дверь денника…

— Энджи?

Только один человек во вселенной называет меня так. И… Я ведь просила его так меня не называть.

— Энджи, что ты тут делаешь? — твердые ладони стискиваются на моих плечах и тянут наверх, заставляя подняться.

Веста за моей спиной недовольно ржет, но к ней отходят конюх и ветеринар, а меня буквально выволакивают из стойла, а потом и из конюшни.

— Энджи! — тон пытающегося добиться от меня ответов мужчины становится обеспокоенным. А я ошалело смотрю в небо. В небо, мать твою!

Оно всегда было таким голубым, или только сегодня? 

Истерика наваливается на меня внезапно. Буквально скручивает тело в тугой жгут, выжимая из меня все запасы воды в виде слез.

И дальше, дальше я задыхаюсь, барабаню об кого-то ладонями и пытаюсь выплыть в этой прорве рыданий.

Я не одна, меня держат…

Две крепкие руки, как якорь, обнимают с двух сторон, и кто-то шепчет: «Тише, тише…» — медленно, но верно вытягивая меня из бездны на твердую землю.

И я прихожу в себя.

И опознаю этот чертов запах.

Такой теплый, обволакивающий, с терпкими пряными нотками…

О, черт, черт, черт…

— Отпусти, — хрипло выдыхаю я, твердея.