Самая настоящая Золушка (СИ) - Субботина Айя
— Я же никто, меня никак нельзя использовать.
— Ты — моя жена, — поправляю ее и невольно улыбаюсь, когда она тяжело вдыхает в ответ.
— Это не делает меня ни богатой, ни влиятельной, — добавляет Катя.
Что-то в ее словах заставляет меня насторожиться. Я еще не понимаю, что и почему, но, как натасканный охотничий пес подаюсь рефлексам и занимаю стойку, чтобы держать нос по ветру.
В самом деле, в ее словах есть резон. Чтобы подобраться к человеку, можно найти массу способов, и чем дороже, как сейчас модно говорить, «профит» — тем грязнее средства.
Отец, хоть он никогда не скрывал, что я стал самым большим разочарованием его жизни, как-то напился до чертиков, так что еле стоял на ногах, и мне пришлось тащить его наверх, чтобы избавить мать от необходимости видеть его в таком состоянии. У них уже тогда все не ладилось: это понимал даже я — придурок со сломанным мозгом. И пока я помогал отцу свалиться в постель, он вдруг решил раскрыть душу, покаяться. И принялся рассказывать, что ему приходится каждый день строить из себя бессердечного ублюдка, чтобы никто и никогда к нему не подобрался через то, что всегда первым попадает под удар — семью, жену и детей. Тогда его очень радовало, что мне, полному эмоциональному кастрату, не придется вырезать сердце из груди, чтобы обезопасить свое спокойное будущее.
Тогда мне было все равно до его слов. Мне вообще всегда было все равно, потому что в одном отец действительно никогда не ошибался — я родился стерильным, абсолютно гладким камнем.
А сейчас, когда Катя произнесла слова о том, что она ничего не стоит, я вдруг чувствую странный зуд в ладонях. Превозмогая жалящее желание отодвинуться и сосредоточиться на пока что непонятных мне эмоциях, продолжаю прижимать ее к себе, хоть пальцы на плече сжимаются с силой стальных клещей, и жена морщит нос, но вместо того, чтобы отодвинуться, прижимается еще сильнее.
Кое в чем Катя очень неправа, хоть и не может этого знать.
Она совсем не бедная.
Афера, которой я не горжусь и о которой предпочел бы забыть, сделала из моей Замарашки одну из самых богатых женщин столицы. Она так любила меня, что, не глядя, подписала все, поверив моему «Это просто приложения к брачному контракту». Я избавился от финансового груза, который было бы очень проблематично объяснять официальным органам, которые только то и делают, что копают: сначала под моего отца, потом под меня.
Я должен рассказать ей. Тем более, когда еще будет такой подходящий случай?
Даже честно подбираю правильные слова, хоть это ни хрена не просто: сказать женщине, что играл с ней в любовь только ради того, чтобы повесить на нее добытые очень грязным способом миллионы. И что если кто-то копнет поглубже, она может сесть очень надолго. Не так-то просто найти слова, чтобы признаться любимой женщине, что использовал ее как громоотвод.
— Ты меня задушишь, — жалобно посмеиваясь, мурлычет где-то у моего плеча Катя, и я поздно соображаю, что сжал ее слишком сильно.
— Катя, нам нужно…
У меня звонит телефон.
Это, блядь, уже ни хрена не смешно.
На экране имя чертовой журналистки, так что приходится отодвинуться, чтобы Катя случайно не увидела то, что может ее огорчить. Пытаясь включить в мозаику новые факты, рассказанные женой, начинаю видеть всю эту историю в еще более интересном ракурсе.
Я слишком хорошо прятал «грязные деньги», чтобы какая-то не самая въедливая журналистка, которая сколотила карьеру на сортирных скандалах, вдруг втерлась в доверие игроков Высшей Лиги. В таких кругах не принято сливать информацию даже о самых ненавистных конкурентах, потому что тех, кто отбился от стада, клеймят «кормом» и рвут на куски без жалости. Если, конечно, раньше этого не сделают мастодонты, которые используют все наши подставные фонды, чтобы отмывать деньги от продажи того, о чем не принято говорить вслух даже наедине с собой.
Я сбрасываю звонок, но сука Витковская набирает снова. И так несколько раз подряд, буквально вынуждая выключить звук, потому что у Кати снова волнение на лице, хоть она и пытается скрыть его за улыбкой.
Неужели я мог спутать ее с кем-то в кафе? Но ведь она сказала, что это — она. Хоть это и чертов каламбур, от которого у микросхем моего мозга появляются громко орущие о пощаде рты.
Или она тоже — часть плана?
Главная фигура в игре по сведению с ума и так конченного психа?
Глава сорок вторая:
Кирилл
Уже ночью, когда Катя засыпает после успокоительного чая, который по особому рецепту готовит моя домработница, а на часах уже около полуночи, я набираю номер Витковской. Она отвечает сразу, как будто все это время просидела с телефоном в руке и знала, что я позвоню даже посреди ночи.
Конечно, сука знала.
Потому что держит меня за яйца, хоть и делает это очень неумело.
Если бы я был таким, как мой отец, то давно решил эту проблему вполне известным способом, но я никогда не хотел быть похожим на этого человека, и в некоторой степени только благодаря моей детской обиде журналистка с длинным носом до сих пор жива. Никак не из моего страха быть разоблаченным или человеколюбия.
— Неделя давно прошла! — вместо ответа истерично верещит в трубку Витковская и я, морщась, отодвигаю телефон от уха на расстояние вытянутой руки. — Ты понимаешь, что мое терпение уже давно иссякло? Я начинаю думать, что ты не хочешь решать проблему мирным путем!
Она так орет, что слышно, наверное, даже за дверью.
Интересно, почему меня, эмоционального импотента, считают уродом и дегенератом, а тупую бабу, орущую на меня так, словно я ее законный муж — нормальной?
— Рот закрой, — говорю спокойно, когда в ее бессвязном потоке, который даже не пытаюсь понять, образовывается пауза. — Еще раз скажешь что-то громко или мне покажется, что это громко — я перестану играть в хорошего мужика.
— В хорошего мужика, который не хочет в тюрьму за финансовые махинации? — язвит она.
— Ты записываешь? — Глупый вопрос, конечно она записывает. Но я хочу, чтобы и она понимала — все ее фокусы и уловки я просчитал на ход вперед. Жаль, что не больше, но теперь я обязательно подумаю над этим вплотную. — Я просил мне не названивать.
— Ты знаешь, что моя информация может стоить тебе не только состояния, но и свободы.
— У тебя всегда есть «какая-то информация». — Тянусь за сигаретой, закуриваю, хоть обычно стараюсь не делать этого в доме. Но уже похуй, каким-то образом суке Витковской удалось задеть меня за живое. — Надеюсь, что-то новое? Я просил подавать к завтраку суточных младенцев?
Она издает громкий театральный вдох.
— Слушай, Ростов, на твоем месте я бы не добавляла проблем к тем, которые уже есть.
— На твоем месте я бы забыл этот номер. — Дым приятно плещется в легких, успокаивает и беззубым ртом нашептывает, что пора бы прекращать носиться с детскими обидами и начать решать проблемы пропорционально их важности.
Я должен защитить Катю от всей этой грязи.
И от правды, которая ее убьет.
А вместе с ней камнем на дно пойду и я, только добровольно и осознанно.
Хоть только сейчас мне вдруг по-настоящему стало хотеться жить.
— Я не буду с тобой разговаривать по телефону. — Я выпускаю струйку дыма прямо в динамик, представляя, что это — нос поганой журналистки. Я бы с удовольствием срезал с него кончик, а потом нашинковал весь, пласт за пластом, пока лицо Витковской не превратиться в безносую маску.
— А я больше не буду звонить! — снова орет она, и на этот раз я спокойно кладу трубку.
Все-таки пора сделать то, что «пора» было уже после первой попытки шантажа. Всего один звонок, но на этот случай у меня спрятан другой номер телефона, который я использую только в самых крайних случаях. Точнее, использовал всего пару раз и постоянно испытывал противное чувство вины, как будто где-то рядом вдруг появлялся труп моего отца и с ухмылкой говорил, что я все равно стал таким, как он. Вернее, плохой и бракованной версией его.
