Галина Лифшиц - Новый дом с сиреневыми ставнями
Главное – не дышать на маленькое звездное чудо, иначе оно пропадет, исчезнет. Тогда смотреть на себя снежинка позволяет часами, сверкая, переливаясь, дрожа каждым своим узорчиком, каждым лучиком рассказывая, до чего же хорошо там, в вышине, какие там покой и чистота – там, там, где давно поселились братик и мамочка.
Бесконечным зимним вечером наступит сладостное время чтения. Буковки, как добрые знакомые, будут раз от разу все послушнее складываться в слова. Счастливая тетя примется нахваливать свою деточку, пророча:
– Выучишься, уедешь отсюда, как твои сестрички, поедешь в Москву или в Санкт-Петербург, а то и в сам Париж или в Женеву. Только уж там надо уметь по-французски.
– Я от тебя никуда не уеду, – жмется к ней, утешая, малышка.
– Нет, обязательно уедешь! Должна уехать! Здесь – что? Разве найдешь дело для такой умной головки?
– Мы будем по дому работать, читать вечерами. С тобой, – предлагает самый праведный путь Тайбелэ.
Но тетя твердит настойчиво, внушая, убеждая:
– Уедешь! Уедешь! Должна! Жизнь увидеть должна! Все, про что в книжках пишут.
Неужели она уже знает, чувствует что-то такое, что может открыться только очень чуткому, любящему и сострадательному сердцу?
От каких бед, грозящих этим бедным, дремотно-спокойным местам, отгоняет юная женщина их общую с умершей старшей сестрой девочку?
…Им обеим предстояло увидеть такое, чего не было ни в одной книжке. И до сих пор, чтобы описать все это, не нашлось человеческих слов.
Когда тетю, седую, старенькую, гнали на смерть, чтобы зарыть ее косточки, как и останки добрых ее соплеменников, в общей могиле – яме, наспех вырытой в бедной, слабородящей, столько лет отвечавшей добром на заботу о ней земле, которая, прекратив все страдания, поглотив ужас грубо растоптанной жизни, сделала их своей частью; тогда, в последние моменты своего пульсирующего движения, тетино сердце, уставшее ощущать ужас и боль, возрадовалось: девочек-то вытолкнула, спасла, их не тронут, не достанут…
Нет, нет! До этого еще очень далеко! Так далеко, что все может еще пойти совсем по-другому. О таком далеком будущем даже грех думать.
Лучше оставить их – склонившихся над книгой при свете керосиновой лампы.
Пусть перешептываются снежинки, заглядывая к ним в окошко.
Пусть вездесущая ночь надежно упрячет их маленький домик от злого глаза.
Пусть ветер подслушает и унесет ввысь слова, которые произносит девочка, водя пальчиком по строчкам книги:
Татьяна (русская душою,Сама не зная почему)С ее холодную красоюЛюбила русскую зиму… [16]
На перепутье
За счастьем…
Вот если бы можно было поселиться здесь! Чистить лошадок, выпускать коров на луг пастись, насыпать корм курам, много-много чего делать, уставать, вновь обретать силы, писать, думать…
Таня потихоньку готовила себя к худшему. Она даже представила себе, что в случае чего продала бы этот их новый дом, а на вырученные деньги купила бы маленький домик здесь, недалеко от Оли. Оставшихся после продажи средств хватило бы на долгие-долгие годы. Только кто ее пустит сюда жить? Одно дело приехать как туристке. Другое – поселиться. Мечты, мечты…
Потом, если уж мечтать до конца, если беда пришла от Олега, вряд ли она сможет продолжать жить с ним под одной крышей. Вряд ли. Трудно, невыносимо даже представить себе разрыв, но так же невыносимо представить жизнь с человеком, поступившим предательски. Что тогда? Московская квартира, в которой они жили до переезда, принадлежит ей и Рахили с Серафимом. Вот им, кстати, будет «радость», если они единственную внучку переживут… Да-а-а… Собирались они с Олегом эту квартиру сдавать, как только дом распахнет им свои гостеприимные объятия. Распахнул… Дом построен на участке, который Олегу в наследство достался от его бабушки. Строили они вместе. Правда, со стороны Олега материальный вклад значительно больше. Она со своими сценариями такой дом ни в жизни бы не отстроила. Олег – важный господин, у него свое дело, агентство… Все равно, если по закону, при разводе поделят пятьдесят на пятьдесят. Минус цена участка земли. На сколько тогда хватит оставшихся средств, чтоб поселиться здесь, если ее даже и пустят? Еще же и за лечение платить придется…
Все эти мысли надо бы гнать от себя любой ценой, а они лезли и лезли.
Любовь, доверие… Все, получается, можно размазать, извалять в грязи, как только надобность в человеке отпадает.
Раньше, когда разводов не существовало в принципе, много, конечно, было несчастных людей. Как там у Толстого в «Войне и мире»? Андрей Болконский и его отец, старый князь… Беседуют. Отец замечает, что не хочется Андрею говорить о своей молодой жене, заскучал он в браке… Ну понятное дело: маленькая княгиня Лиза – светская пустышка, а у него духовные искания. Не понимают друг друга. И что же говорит Андрею понявший все отец? Ну, приблизительно следующее: «Ну, брат, все они таковы. Да теперь уж что! Не разженишься». Вот: сосуществуй. Ведь перед Богом повенчан.
Ладно. Возникла свобода. Можно жениться и искать лучший вариант. Можно выходить замуж на время, пока не подыщется настоящая любовь. Можно по-всякому экспериментировать. И чист перед законом. Развелся – гуляй дальше. Конечно, людей обмануть можно, законы человеческие несовершенны. Все создается методом проб и ошибок. Но Бога не обманешь. Только кто Его боится и о Нем думает? А если и думает, уверен, что ничего не поделаешь… Человек слаб… Такова жизнь… Всяко бывает… Размякло человечество в погоне за удовольствиями. Приучили к мысли о долженствовании счастья в жизни человека. «Человек рожден для счастья, как птица для полета», – Горький провозгласил. И принялись повторять за Буревестником революции: «Для счастья, для счастья… Как птица…» Эх, Алексей Максимович, мятежная душа! Не мог ведь не знать, что не всякая птица рождена для полета, тренируй не тренируй, хоть кнутом, хоть пряником, а не полетит курица. И страус не полетит. И киви. И кто-то там еще. Если только их в самолет не засунут. Тогда все полетят. К всеобщему счастью… И что? Счастье – в количестве соитий? Оргазмов? В удачном «энергетическом обмене»? Ну понятно же, что ни одна супружеская пара не может быть всю жизнь ровно и безмятежно счастлива. Совместная жизнь – это и есть испытание, которое труднее всего пройти, а не букет душистых прерий.
И с какой стати она мечтала, что будут они с мужем жить долго и счастливо и умрут в один день?
А с такой, что любила. Боялась за него. Когда болел, просыпалась ночью и вслушивалась в его дыхание. Руку подносила к его дорогому лицу: дышит ли? Психическая, конечно. Кто же так сейчас любит? Кому эта любовь нужна вообще-то?
