Галина Лифшиц - Блудная дочь
– Она никому не скажет, я даю тебе слово, – медленно и веско произнес Михаил. – И жить ты с ней не будешь. Это лишнее: с таких лет ребенку нервы выматывать, что ему уже жизнь не мила.
Не беспокойся ни о чем. Ты в безопасности. Вины на тебе нет никакой. Поверь. Это твоя личная жизнь. И залезать в чужую почту – преступление, между прочим. Вполне уголовно наказуемое. Никто не знает ни своих прав, ни законов, ни границ, которые переступать нельзя вообще. Как бы сильно ни хотелось. Ребенок не вещь. С первого момента появления на свет. И даже до появления. Как зародился – не вещь. И не принадлежит родителям. Они могут его любить, обязаны о нем заботиться, но прав на его жизнь не имеют никаких! Как вбить это все в человеческие головы, которые законы как таковые не уважают вообще? Ребенок – не заложник в родительском доме. Он – гость. И гостя надо уважать. Надо дать ему сил набраться, а потом с любовью в мир отпустить, чтоб он потом благодарно вспоминал первое свое место на земле, родные стены.
Не мучай себя, Вера! Забудь. Или – вернее – помни. Чтобы детям своим такую же веселую жизнь не устраивать потом. И, знаешь, мы тут в тот день, когда ты от матери убежала, читали про Давида и Вирсавию. Пересказывать не буду. Потом прочтешь, если захочешь.
– Я знаю про Давида и Вирсавию, дядь Миш, – с улыбкой сказала Верочка. – Мы в воскресной школе про это читали.
– Да, прости. Это мы, темные, до всего только сейчас доходим. Но там есть сильное место. Про бедняка и его овечку, помнишь? Что богатый был наказан за то, что овечку у бедного отнял.
– Да. Хорошо помню. Я там всегда плакала, когда читали.
– И вот Любка, подруга твоя верная, очень хороший вопрос задала: почему бедняк не берег свою овечку? Она же у него одна. Мог бы постараться, а? Почему богач берег свои сотни овец и каждую жалел, а бедняк свою любил, как собственную дочь, но не сберег? Как ты думаешь?
– Что-то с бедняками не то. Где-то слабину дают. У богачей, наверное, энергетика сильная, а у бедняков слабая. Сил у них каких-то не хватает. И я, дядь Миш, как тот бедняк… Не сообразила свою тайну сберечь получше. Ну хоть пароль посложней выбрала бы. Нет, она тогда просто вскрыла бы ящик и все равно прочла.
– И пароль посложней. И имена настоящих людей, которые ни за что ни про что пострадать могут, лучше не называть. Такие, брат, времена у людей во все времена! Просто надо думать про свою овечку. И права свои знать. И пользоваться ими. И понимать, что за себя человек должен прежде всего стоять сам, да?
Эй, смотри кто идет! Папа наш идет-бредет, из пробок вырвался!
Вера обстоятельно ела. Краски жизни постепенно возвращались к ней. Мужчины вкратце, по-деловому обсудили текущий момент. Алексей жилье для себя с дочерью нашел, уже и контракт на днях подписал. Только мебели нет в квартире, кроме как на кухне. Надо в выходные съездить закупиться. Ну, хоть кровати и письменный стол для ребенка.
– Она у нас поживет, да, Вер, поживешь у нас пока? У нас там Михаэла – обалдеть можно что такое.
– Только я с папой за мебелью.
– И Любку можете прихватить. Мы на выходные в Венецию с Аней летим. Она одна остается. Конечно, с Ирой, Федором, Женей, теперь вот с Михаэлой еще. Скучно не будет. Но, я знаю, мебель она уж очень любит выбирать. Женское занятие для успокоения нервов.
– Здорово! Вместе тогда поедем!
– И еще, Вер. Позволь мне позвонить твоей маме и сообщить, что ты нашлась и что будешь теперь жить у папы. Я хочу при вас, ребята, этот разговор немедленно провести, чтоб потом не было испорченного телефона. Можно?
Зимины, до смешного похожие друг на друга, дружно кивнули.
– Полина? Михаил. Я звоню сказать, что Вера нашлась. Слушай сейчас крайне внимательно. Постарайся. Не перебивай. Вера будет жить с отцом. Где? На съемной квартире. Они переедут на той неделе. Мебель закупят и переедут. Пока же она побудет у нас. Ты не понимаешь, почему? Ты серьезно не понимаешь, почему? Не понимаешь, что совершила преступление, залезла в чужую почту? Ты вела себя как вор. Причем не «как». А именно вором ты и была. И дочери могла лишиться. В это ты тоже своим мозгом должна серьезно вникнуть. Ясно тебе? Да, да. Я совершенно серьезно. Ты создала в семье невыносимую обстановку. И ни один суд, учитывая и мои показания, и еще кое-чьи, на твою сторону не встанет и дочь к тебе в коробке, завязанной на бантик, не привезет. Ты свой выбор сделала. И у нее есть право выбора. Это очень хорошо, что есть пустые квартиры. На чье имя, кстати, куплены? Все на твое? А почему? Тебе так удобнее? А муж у тебя что? Безработный? Свои средства в семью не вкладывал? Ах, он согласие на покупку давал… Ты молодец, Полина! Ну что ж! Живи в своих квартирах одна, если физически это одолеешь. Я тебе все понятно объяснил? У тебя, надеюсь, нет повода для волнений? Дочь в безопасности. С отцом. Все. Что?
Миша отодвинул трубку от уха, чтобы отец и дочь слышали, что там происходит.
Происходил там плач. Сквозь плач доносились слова:
– Я виновата! Да! Он молчал! Мог бы так со мной поговорить, как ты сейчас. Ооооо!!! Я знаю, что виновата и все испортила! Дай я прощения у нее попрошу. И у него. Я не знаю, что мне делать.
– Цветы запоздалые, – сказал Михаил. – У всех понимание приходит чуть позже, чем это было нужно.
– Я только попросить прощения, – рыдала Полина.
– Хорошо, включаю на громкую.
– Верочка, прости меня, ради Бога! Я виновата! Я так виновата! Алеша, прости меня! Я… Со мной надо было построже. А ты жалел. И зря. Простите меня, умоляю.
– Устал я от тебя, Полина. И Веру ты загнобила. Давай отдохнем, продышимся, потом посмотрим. Я не о себе. Я не вернусь. Я о Вере. Когда она сможет (если сможет), повидаетесь.
– Спасибо, Алеша, – заплескались рыдания.
Полина, кажется, не до конца поняла, что именно сказал ей Алексей.
Что ж, у нее будет время понять. Но вот исправить что-то… Не всегда получается.
Алексею надо было возвращаться на объект. Он собирался по пути подбросить дочь к Любе. Верочка предвкушала свидание с Михаэлой.
Все! Можно было тащиться по полуденным пробкам на любимую работу. С чистой совестью. Полдня почти пошло на разгадывание страшной тайны. Теперь бы без тайн. В обычном рабочем режиме, который сам по себе может человека с ума свести. Но главное: больше никаких пропаж, секретов и выяснений.
Так думал Михаил, заводя машину и направляясь в родную редакцию.
Однако кое-что завершить ему захотелось. Вот прямо сейчас. По ходу пьесы.
– Серег, – сказал он другу-сыщику, когда тот отозвался на его вызов. – Я тут подумал: давай вопрос об Ане закроем. Не полезу я в ее былую частную жизнь. Мне всего хватает. Я счастлив. Все у нас хорошо. А лезть без спроса за черту… Добра не будет.
