Галина Артемьева - И в сотый раз я поднимусь
– Опоздали! – разрыдалась Марика.
И тут же велела ехать к сестре, не откладывая.
Вот и вся история.
Сестры плакали, касались своими ладонями лиц друг друга, словно мало было видеть, словно, чтобы поверить, надо еще как-то иначе воспринять, что все не снится, а происходит взаправду.
Потрясенная Саша испытывала какое-то совсем особенное чувство, новое понимание жизни пришло к ней.
Та давняя, первая в Сашиной жизни воскресная служба в храме связана была с большой печалью. Впервые ощутила она тогда стыд перед Богом. И в последний раз видела того, кто уже знал, что назавтра предаст ее.
Но сейчас, через столько лет, ее душа смущалась и трепетала при мысли о тщете и пустоте человеческих печалей. Ведь ее сестра была в тот день рядом – это ли не милость Бога?! И если бы Саша не дала тогда волю своему возмущению, а дождалась конца литургии, они с сестрой встретились бы несомненно, и Эмилия обняла бы отца, а Марика… Оооо! Об этом страшно даже подумать, какие беды приносит человеку его гнев, даже если в эту минуту кажется, что гнев этот неминуем, справедлив и благороден.
Тот далекий день, казавшийся Саше печальным знамением окончания ее юности, на самом деле знаменовал светлое и прекрасное, был свидетельством бесконечной любви Бога к своим неразумным чадам. Возможная встреча сестер – это ли не проявление Божественной любви? И боль от поругания в храме – это ли не зачаток любви к Богу, которую уже предчувствовало Сашино сердце?
3. Узелки развязываются
Нет в жизни случайностей – Саша в этом убедилась.
Значит, встреча с Леней не случайна?
И обретение сестры – тоже некая закономерность?
С появлением Эмилии в их жизни у Саши возникло твердое ощущение какого-то перелома.
В начале жизни, в юности все истории, все повороты судьбы завязываются узелками. Эти памятные узелки временами не дают покоя, весьма чувствительно напоминая о себе. А потом чья-то невидимая рука – ррраз – и легко развязывает узелок, расставляет все по своим местам. Эмилия, казалось, была послана именно для этого.
При первой же возможности Саша со всем своим семейством отправилась к сестре на Балатон. Она везла с собой отцовские фотографии, какие-то его вещички из тех, что достались ей на память. Эмилия имела на них такое же право, как и она.
Марика не отходила от Саши ни на шаг.
– Кажется, она тебя любит теперь больше, чем меня! – смеялась Эмилия.
И правда, Саша была для Марики подтверждением дальнейшей жизни любимого ею человека после их разлуки.
– Доченька моя! – повторяла Марика Саше. – У меня теперь две девочки, две доченьки! И шесть внуков!
Поразительным было не только сходство сестер, но и их сыновей. Все они походили на своего деда как две капли воды. Но к сходству своих привычных внуков Марика давно уже присмотрелась, оно не удивляло ее так, как во внуках новых, доселе неведомых. Для Марики встреча с ними и была долгожданным свиданием с тем, о ком мечтала она долгие одинокие годы.
Конечно, они все вместе поехали в ближайшую субботу в храм, где когда-то крестили и Марику, и новорожденную Эмилию. Вместе причастились. Потом был большой семейный обед: вся венгерская родня собралась принимать в свои объятия новых родственников. Пили, пели, ели, танцевали, плакали, смеялись. Эмилия переводила тосты: за любовь, за дружбу, за русскую кровь в жилах внуков, за жизнь без границ и ненависти. Эх, мало ли о чем говорят за большим столом хмельные гости!
Все разбрелись на группки. Марика осталась рядом с Сашей, держа ее руку своей крепкой рукой. Эмилия переводила.
– Все, – промолвила названая Сашина мать, – теперь все сбылось. Умирать не страшно и не обидно. Вы есть, внуки есть. Что еще человеку желать?
Саша поцеловала Марику в теплую загорелую щеку. Она представила себе, как та была когда-то юной, как целовал ее отец…
Но Марика хотела сказать что-то очень-очень важное, чтобы обе дочери запомнили навсегда и своим детям передали. Она подняла указательный палец и кивнула старшей: переводи, мол.
– Все беды, – произнесла возлюбленная Сашиного папы веско, – все беды, запомните, девчата, от евреев! Остерегайтесь их. Держитесь подальше.
Эмилия перевела, смеясь, и добавила:
– Дались ей эти евреи. Постоянно призывает к осторожности, не обращай внимания. Не знаю, что они кому сделали, но у нас любят в них врагов поискать.
Саша испытала привычный шок, к которому примешивалось нечто совсем новое.
Но Марика тем временем продолжала:
– Эти нехристи еще в девятнадцатом году революцию устроили, власть захватили, свои законы стали устанавливать. Где это видано, чтоб в христианской стране иудеи властвовали! А у нас так и получилось! Меня еще на свете не было, отец мой рассказывал, как они все у нас отнять возмечтали. Не дал им тогда народ! Потом, после войны, дорвались до власти. Слышала имя Бела Кун?
– Что-то такое слышала… Не помню… – смутилась Саша не столько от своего незнания, сколько от пришедшего понимания, что бедная Марика совершенно не осведомлена о национальности своего обожаемого возлюбленного.
– Вот слушай, слушай, – загорелась Марика. – Бела Кун – он на самом деле, думаешь, кто? Коган! Понимаешь? Захватил власть, устроил террор! Да долго не продержался. К вам отправился свои порядки наводить. Ваши его потом и прикончили. А Матьяш Ракоши? Знаешь его?
Саша в ужасе отрицательно покачала головой, заранее сокрушаясь о том, что будет с бедной Эмичкиной мамой, когда она узнает…
– Матьяш Ракоши! Ха! Розенфальд он, а не Ракоши! Своими бы руками задушила, столько горя от него пошло! Концлагеря выстроил, пытки устраивал… Я тобой беременна была, каждую минуту дрожала… – переключилась мать на Эмилию.
– Мама, для христианина нет ни эллина, ни иудея, все перед Богом равны, вспомни, чему Христос нас учит, – вздохнула Эмилия, перевела и свои слова сестре, добавив, что мама села на своего любимого конька и теперь не скоро слезет, дались ей эти евреи.
Саша так и не решилась открыть правду о национальности отца. Они все только причастились, пусть хоть день пройдет в покое и благодати. Ох, что с Марикой будет, когда она узнает, что и религию для своей дочери она выбрала по ошибке – ведь так получается!
Оставшись одна, она первым делом вышла в Интернет, чтобы понять, кто такие эти Кун и Ракоши, проклинаемые доброй и полной любви Марикой.
Бела Кун, как выяснилось, в 1919 году продержался в Венгрии у власти всего 133 дня, пробрался в Россию, охваченную Гражданской войной, очутился в Крыму. И, что самое ужасное, оказался прямым виновником чудовищной трагедии любимейшего Сашиного писателя Ивана Шмелева. В 1920 году Бела Кун стал председателем Крымского ревкома, по его приказу был осуществлен массовый расстрел офицеров Белой армии, оставшихся в Крыму. Несчастным было велено явиться «для регистрации» в ЧК, где все они были уничтожены. Единственный сын Ивана Шмелева был взят в Феодосии из лазарета и расстрелян.
