Эрика Джонг - Страх полета
Наконец он совладал с машиной. Мы проделали хорошо знакомый путь через запутанные переулочки Вены, сворачивая на каждом перекрестке.
Минут через десять у нас поднялось настроение. Мы снова хохотали и прониклись взаимной симпатией, без тени раздражения. Конечно, это не может длиться вечно, но этот миг прекрасен и стоит многого. Адриан затормозил и потянулся поцеловать меня. Мы оба были опьянены внезапным подъемом чувств.
— А что, ты можешь не возвращаться — мы проведем эту ночь вместе.
Я спорила сама с собой. Кто же я — неужели трусливая домашняя хозяйка?
— О'кей, — ответила я (и тут же пожалела об этом). Но, если рассуждать здраво, что может изменить одна ночь? Потом я вернусь в Нью-Йорк с Беннетом.
Вечер, завершивший тот полный переживаний день, превзошел все мои ожидания. Наслаждение выплескивалось через край, словно пена шампанского. Сначала мы заказали пива в какой-то забегаловке на Рингштрассе и, щедро перемежая глотки с поцелуями, не могли налюбоваться друг на друга; мы поочередно переливали пиво из одних губ в другие, слушая пространные рассуждения двух пожилых матрон, критикующих расходы на американскую космическую программу: они-то предлагали найти достойное применение этим средствам на земле (может стоит построить еще сотню-другую крематориев?) вместо того, чтобы тратить их на изучение Луны, и вообще, если бы правительство разумнее подходило к распределению ассигнований… Потом мы ужинали (не переставая целоваться с набитым ртом) в ресторанчике под открытым небом, окруженном славным сквериком, кормили друг друга с ложечки Leberknodel и страстно кромсали ножом Bauern Schnitzel; короче говоря, к тому моменту, когда мы добрались до пансионата Адриана, мы были основательно пьяны от пива и желания. Переступив порог комнаты, мы немедленно предались любви. И, надо сказать, впервые за все время это у нас получилось довольно неплохо.
— Если бы я верил в любовь, — сказал он, трахаясь, — я бы сказал, что люблю тебя.
И только в полночь я внезапно вспомнила, что вот уже шесть часов, как Беннет ждет меня в гостинице; я вскочила с кровати, спустилась по лестнице к телефону-автомату и, одолжив у сонной консьержки два шиллинга, стала звонить ему. Мне так и не удалось застать его. Итак, не найдя лучшего решения, я оставила ему жестокое послание: «Увидимся утром», которое и передала дежурному на этаже, вместе с моим адресом и номером телефона. Потом я вернулась в постель к Адриану, который храпел, как свинья.
Почти целый час я лежала, не смыкая глаз, прислушиваясь к его храпу и обвиняя себя во всех смертных грехах вообще, а в жестокости и неблагодарности — в частности. Уже в час ночи дверь распахнулась, и в комнату ворвался Беннет. Взглянув на него, я предположила, что он явился прикончить нас обоих. В глубине души я почувствовала облегчение — я заслужила смерть, впрочем, как и Адриан.
Вместо этого Беннет сорвал с себя одежду и оттрахал меня в постели, под боком у Адриана. Примерно на середине этого эксцентричного представления Адриан проснулся и уставился на нас глазами, загорающимися хищным, садистским огоньком. Когда Беннет, сделав все, что хотел, упал на меня бездыханным, Адриан приподнялся и с видимым наслаждением принялся поглаживать великолепную коричневую спину Беннета. Тот не протестовал. Утомленные и покрытые потом, все мы, втроем, заснули как убитые.
Я стараюсь излагать события столь последовательно, насколько это в моих силах, потому что, изложив все мои впечатления, я могу шокировать кого угодно. Весь вышеописанный эпизод протекал в молчании — словно все трое играли свои роли в пантомиме, бывшей многие годы нашей второй натурой, правда, тщательно скрываемой. Словно мы прошли через нечто, жившее в нашем воображении долгие годы. Все события, развернувшееся с момента моего звонка в гостиницу и передачи моих координат, до ласк Адриана, расточаемых великолепной загорелой спине Беннета, были отмечены роковой неизбежностью античных трагедий — или же «Панча» и секс-шоу. Мне особенно ярко запомнились некоторые детали: оглушительный храп Адриана, ярость, исказившая лицо Беннета, когда он вошел в комнату (и, немного спустя, в меня), то, как мы спали втроем, переплетя руки над головами, и огромные комары, привлеченные нашей кипящей кровью и неоднократно будившие меня укусами. Когда я проснулась, уже светало и молочно-голубоватый жиденький свет просачивался в комнату. Тогда-то я обнаружила, что передавила за ночь немало комаров: вся простыня была в кровавых кляксах, напоминавших менструальные пятна какой-то крошечной женщины.
Утром мы показались друг другу совсем чужими. Ничего не случилось. Все — лишь сон и иллюзия. Мы спустились по лестнице вниз, словно провели ночь в разных комнатах.
С полдесятка английских и французских участников конгресса завтракали в столовой на первом этаже. Все они обернулись, как один, и уставились на нас. Я поприветствовала их довольно сердечно — особенно Рубена Финкена, рыжего, усатого англичанина с ужасным выговором. Разглядывая нас с плотоядным вожделением, он, словно Губмерт Гумберт, постоянно подстерегал нас с Адрианом у бассейнов и в кафе; частенько мне казалось, что он подсматривает за нами в бинокль.
— Привет Рубен, — бросила я, Адриан присоединился к моим приветствиям, но Беннет промолчал. Вообще, он шел, словно в глубоком трансе. За ним следовал Адриан. Внезапно меня осенило, что, должно быть, в ту ночь между двумя мужчинами произошло куда больше, чем я видела, но я постаралась выбросить это из головы. Почему?
Адриан предложил подвезти нас до гостиницы. Сначала Беннет отказался, но, когда не удалось поймать такси, нам пришлось согласиться; Беннет сдался — не сказав, однако, ни слова и даже не кивнув Адриану. Адриан пожал плечами и сел за руль. Я плюхнулась на заднее сидение. Мы не потерялись только потому, что Беннет запомнил дорогу. Но, не считая кратких указаний Беннета, вся дорога прошла в тяжелом молчании. Мне хотелось все обсудить. После того, что мы пережили втроем прошлой ночью, нет смысла притворяться, что ничего не случилось. То, что произошло в комнате Адриана, могло бы стать началом нашего взаимопонимания. Но Беннет, напротив, упрямо избегал любых обсуждений. И Адриан не мог тут ничем помочь. Вся их болтовня о психоанализе и самоанализе оказалась чистой воды блефом. Столкнувшись с реальным прецедентом в своей собственной жизни, они оказались неспособны проанализировать его. Это здорово — анализировать отвлеченных персонажей, раскладывать по полочкам чьи-то гомосексуальные наклонности, чей-то Эдипов комплекс, чье-то прелюбодеяние, но, оказавшись перед лицом собственных наклонностей и комплексов, — вы безмолвствуете. Глядя в разные стороны, подобно сиамским близнецам, они, тем не менее, крепко срослись спинами. Кровные братья. А я — сестра, разъединившая их. Злосчастная женщина, приведшая их к падению. Пандора, распахнувшая свой губительный ящик.
