Трубадура - Дарья Волкова
Суровая нить распускается, но потихоньку, не спеша, плавно. Спасибо, тётя Марит. Всё, что вываливается, Тура проживёт, протрёт, просеет, проплачет. И выплывет. У нее же отец капитан.
Кадр четырнадцатый. Роберто Росселлини
А с этого момента в нашем кино начинается эпоха неореализма. Что было до этого? Затрудняюсь ответить. Одно можно утверждать смело – кино скоро кончится. Или кино, или режиссёр.
Завтра сорок дней. Целых сорок дней прошло с того дня, как деда не стало. Как она прожила их? Если бы могла вспомнить… Событий, дел, перемен – тьма. Но не задерживаются в памяти, быстро исчезают. Освобождая место новым.
Когда Тура думала, что чёрная полоса уже как бы должна закончиться – она ошибалась. Не прошло и двух недель, как ее снова настигло прошлое. Неожиданно ворвалось в ее жизнь – сначала телефонным звонком.
Она сняла трубку.
– Госпожа Дурова?
– Да, это я.
Телефон по-прежнему звонит часто. Вот так бы он звонил, когда дед был жив. Но когда его не стало – всем он стал нужен. Или память о нем. Или информация. Или какие-то бюрократические вопросы. Как и сейчас. Голос в трубке официальный, хотя какие-то странные интонации проскальзывают.
– Вас беспокоят из консульства Норвегии.
Пять простых слов, но она сначала похолодела, а потом ее обдало внутренним жаром.
Норвегия. Норвегия. Норвегия!
И деда уже нет в живых. Единственный, кто тогда спас, вытащил, встал на ее защиту. Кому оказалась небезразлична ее судьба. А теперь его нет, и кто ее спасет?
Детский, казалось, давно позабытый страх вырвался откуда-то из глубины души. И, спрессованный, сжатый, запрятанный там на долгие годы, вдруг расширился, разбух, затмил собой всё – разум, логику, здравый смысл.
Ее заберут. Придут, заберут, увезут в Норвегию, в холод и одиночество. В приют. Она не слышала, что ей говорят. Перестала понимать, а когда голос в трубке стал что-то настойчиво спрашивать – швырнула трубку на рычаг. Нет, нет, не-е-ет, она им не позволит. Она им не дастся! Дверь не откроет. Сбежит. Спрячется!
Туре потребовалось пять минут, чтобы погасить паническую атаку. Помог совет деда: «Убегай от стресса. Лучшее средство от паники – ноги». И ходила взад-вперед по длинному коридору – десять метров от входной двери до двери ванной и обратно. Под неумолкающий трезвон телефона.
Вменяемость возвращалась вместе с вопросами, которые Тура себе задавала, и сама же на них отвечала.
Ее фамилия Рённинген? – Нет.
В ее Свидетельстве о рождении указан отец? – Нет.
О ее родственных связях с Ларсом Рённингеном кто-то знает? – Нет. Ну, кроме Елены. Тут Туре сделалось снова нехорошо, но она себя за шкирку вернула на стезю логики и продолжила задавать вопросы:
У нее норвежское гражданство? – Нет.
Кому известно, что она родилась в Норвегии? – Никому. Кроме… Так, про мамашу не вспоминать.
Когда телефон зазвонил раз, наверное, в десятый, Тура взяла трубку. Вслушивалась, напряженно хмуря брови. Но там произнесли слова, которые снова выбили почву из-под ног.
Тура нащупала сзади кресло и осторожно в него опустилась. Она не ослышалась? Преподобный? Покойный?..
В консульство она попала только через два дня. Два дня она работала и думала над тем, что ей сообщили по телефону. И всё же оказалась не готовой спустя два дня выслушать полную версию событий жизни преподобного Ларса Рённингена, ныне покойного.
К вере ее отец – впрочем, об их родстве, как с облегчением осознала Тура, сотруднику консульства известно не было – обратился, судя по датам, спустя год после того, как Туру вывезли из Норвегии. Переехал жить в Вадсё, на собственные сбережения открыл там христианскую миссию и всю оставшуюся жизнь посвятил этому делу. Тура пыталась сосредоточиться, чтобы хоть как-то осознать информацию, что ей сообщали: какие-то данные о деятельности миссии, о количестве прихожан, цифры финансового отчета, квадратные метры здания и еще куча всего. Только вот зачем ей всё это? А в голове всё никак не могла сложиться картинка: ее отец – и религия? То малое, что Тура о нем помнила, в этот образ не попадало никак. Преподобный Ларс Рённинген, кто бы мог подумать…
А преподобный Ларс Рённинген оставил ей миссию. Само здание и всё, что с ним связано – имущество, деятельность и…
Она спросила:
– Это что, я теперь возглавляю христианскую миссию?
– Нет, конечно! – Флегматичный с виду норвежец даже руками всплеснул. – Сейчас миссию возглавляет один из сотрудников. Но вы можете назначить любого другого. Или возглавить сами.
Тура не сдержалась – резко отодвинулась на стуле назад. Скрипнули ножки по плитке.
– Не хочу! Не хочу иметь ничего общего с этим… этим делом! Я могу отказаться от наследства?
– Можете. – Сотрудник консульства выглядел несколько удивленным. – Но мой вам совет, если позволите… Не спешите. Можно оформить документ на управление миссией. На полгода или год. Чтобы миссия существовала на законных основаниях. У вас появится время подумать. Если по истечении этого периода вам это будет по-прежнему неинтересно, вы всегда сможете просто продать имущество – дом довольно большой. Возможно, представители миссии захотят его у вас выкупить. Или… – Он пожал плечами.
Но картина стала для Туры более-менее ясной. Она снова придвинулась к столу.
– Давайте оформим доверенность. Или как там это у вас называется.
– Поздравляю! – Тяжелая рука хлопнула Степана по спине, по влажной от пота майке. – Влился в коллектив удачно.
– Спасибо. – Степан обернулся и ответил на рукопожатие диагонального национальной сборной. – Вы сегодня заколачивали как сумасшедшие с Олегом.
– А чего бы не заколачивать, если тылы прикрыты, – пожал здоровенными плечами капитан. А потом крепко обнял Стёпу. – Добро пожаловать в команду, Кос. Ты тут на своем месте.
Тура пила чай. Сервировано было чаепитие в гостиной, на привычном месте и привычным образом. И деду прибор поставлен,
